Николаю Боднаруку сегодня исполнилось бы 70. Недожитое, недобытое, недолюбленное - за этим горьким "бы"... Коллега из звездной плеяды "Комсомолки", мэтр перестроечных "Известий", главный редактор "Литературки" в лихие годы, советник председателя ВТБ... Потрясающей энергетики человек, автор идей, окрылявших многих ведущих журналистов страны. Лучшие друзья и лучшая семья - это всегда у Боднарука. Его не стало три года назад после той самой неисцелимой болезни. Когда с ней боролся, писал книгу о жизни, которую издала уже жена Татьяна. Отрывок мы сегодня и публикуем.
***
Невероятно, но факт - не знаю, как бы сложилась судьба, не окажись я в армии.
И все равно ничего более тяжелого, гнетущего, несовместимого с человеческим бытием не знаю. Ты не можешь ни сесть, ни встать, когда тебе хочется. Не смеешь без команды утолить жажду или голод, раздеться-одеться, уединиться, взять в руки книжку, включить-выключить радио. Не можешь не выполнить любую команду, какой бы глупой или унижающей тебя она ни была. Ты лишен всех прав и даже инстинктов в пору, когда сам наполнен всеми соками, и желания бьют ключом, а инстинкты неподконтрольны.
На призывном пункте меня выдернули из строя и подвели к стоявшему в сторонке старшине.
- Художник? - спросил он.
Я подтвердил.
- Садись в машину.
В военном газике сидели еще трое. Два спортсмена и печник. Старшина, не первой молодости мужик, который даже в военной форме выглядел как колхозный бригадир, отвез нас на вокзал, а потом уже поездом, со всеми удобствами, с прихваченной нами едой и выпивкой, доставил в Мукачево. Из Прикарпатья в Закарпатье, три с чем-то сотни километров и восемь часов в пути.
Военные много чего умеют. Не знаю, как на войне, а в мирное время они умеют печатать шаг, отдавать команды, принимать парады, крыть подчиненных матом и крепко пить. Они умеют классно проложить маршруты для инспекторов, сосредоточив, где надо, всю мощь наглядной агитации и покрасив траву по пути следования.
Еще они умеют рисовать на военных картах стрелы победоносного наступления...
Э-э, нет! Тут уже вру. Военные умеют только сказать, что и как надо нарисовать, но делать это уже будет кто-то другой. Кто умеет. А еще из военных плохие музыканты, стоматологи, повара, спортсмены, печники и прочие умельцы. Именно такого рода спецы нужны для обеспечения нормального течения жизни вообще, а также для побед в разных смотрах в частности. Где их взять, причем бесплатно?
В военкоматах! Там призывников просеивают через мелкое сито и нужных людей рассовывают по ближайшим частям.
Какой дурак станет делиться своими самородками с дармоедами из других военных округов? Пусть сами воспитывают кадры!
Воинская часть, где мне предстояло служить, располагалась всего в трех сотнях километров от дома. По нынешним меркам - не расстояние, а такое ощущение, словно очутился в другом мире. Здесь теплее - Карпаты перекрывают северным ветрам доступ в Европу, а потому в феврале тут тепло, как у нас в начале мая. В здешнем котле варились другие национальные ингредиенты: мадьяры (они же венгры), украинцы, русины, сербы...
Отсюда другие наречия, обычаи, человеческие отношения. Помягче, без непримиримости, присущей горцам.
Служить меня направили в пехотную роту. Гранатометчиком.
Замполит полка в присутствии командира роты строго-настрого велел выполнять распорядок дня: подъем, зарядка, занятия на плацу, стрельбы... Словом, усердно учиться ратному воинскому мастерству.
А в свободное время так же усердно работать кистью. Понятно?
Уже неделю спустя стало понятно то, что военным было известно с самого начала: у солдата свободного времени нет. Я маршировал на плацу, бегал кроссы, засыпал на политзанятиях, разбирал-собирал автомат, учился отдавать честь, по команде подшивал подворотнички и чистил сапоги... Взводный и ротный строго следили за тем, как я выполняю распорядок дня. Замполит же куда-то исчез.
И вдруг прибежал запыхавшийся посыльный, что-то шепнул старшине, и тот велел мне мигом нестись в штаб части. У двери я притормозил. Издалека было слышно, что по ту сторону бушует гроза.
- Замудонцы! - зычно кричал замполит. И дальше смачно, трехэтажно - трам-тара-рам! Слово "замудонцы" повторялось через раз, пробел заполнялся словами "комиссия"... "яйца оторву"... "наглядная агитация", трам-тара-рам!..
Под этот аккомпанемент дверь распахнулась и в коридор вылетел ротный. Татарин лет тридцати, нрава крутого и горячего, свирепо уставился на меня и, зыркнув глазами по сторонам, наклонился к уху:
- Я тебя, сучонок...
Недоговорив, исчез. В кабинете, помимо хозяина, стоял, вытянувшись в струнку, немолодой капитан. В струнку, правда, не получалось: над ремнем выпирал живот, по обвисшим щекам обильно стекал пот, но вытереть его капитан не решался. Похоже, он вообще боялся пошевелиться - стоял и смотрел на рыжего замполита преданным взглядом.
Капитан оказался завклубом по фамилии Половинка. Майор чеканно велел ему немедленно выделить художнику место для работы и обеспечить всеми необходимыми материалами. Об исполнении доложить. Мне приказал: работать от подъема до отбоя, скоро смотр! О препятствиях доложить!
Капитан повел меня к длинному бараку, спрятанному за каре высоченных пирамидальных тополей. Это и был клуб. Открыл дверь напротив кинобудки - три комнаты. В одной библиотека. В другой бильярдный стол. Третья станет моей мастерской.
Здесь я буду рисовать все, что прикажут. Портреты вождей: Хрущева - в начале службы и Брежнева - в конце. Ленина - во все времена. Министров обороны - Малиновского и Гречко по мере убытия и прибытия.
А также отличников боевой и политической подготовки в огромных количествах. Работа нетрудная, особенно если требуется портрет сухой кистью. Вставляешь в эпидиаскоп фотографию, наводишь изображение на натянутую белую простыню, обводишь контуры карандашом, остальное - дело техники. Сложнее с портретами маслом, но это тоже сродни ремеслу столяра или печника.
Портреты можно было печь, как пирожки, по нескольку штук в день. Но куда торопиться, если у тебя впереди три года без права на досрочное освобождение? Замполит мог догадываться, какие муки творчества испытывает художник, судя по тому, как медленно проявлялись на простынях суровые лики вождей и полководцев. Но как только он уходил, я за несколько минут создавал задел на будущее и брал очередную книгу из библиотеки. Перечитал все, что можно было читать без риска непоправимо повредить мозги.
Со временем армейский клуб станет своеобразным клубом по интересам. В начале шестидесятых вместе с моим призывом почему-то решили поставить под ружье выпускников тех вузов, где не было военных кафедр. Призывали их на год, но давался он им тяжелее наших трех. Это были взрослые образованные мужики. Многие оставили дома жен и детей, все переживали насчет того, вернутся ли на прежнее место работы, и никто не понимал, кому какая польза оттого, что они отбивают подошвы на плацу.
Им было тошно в казарме с ее гоготом и скабрезностями, они искали место, где можно было бы уединиться. И со временем нашли его. По вечерам, когда выдавались свободные минуты, а то и после отбоя, мои новые друзья тайком пробирались в задние комнаты клуба, и начинались долгие разговоры обо всем. Эти разговоры вряд ли отличались от тех, что велись в то время на кухнях по всей великой стране. Жизнь скрашивалась еще и тем, что можно было перелезть через забор, постучаться в любой из домов, окружавших часть, и хозяин за гроши наливал солдатику ведро хорошего мадьярского вина. (В Мукачеве вино, кстати, продавалось как газировка - в автоматах 200 грамм за 20 копеек) Мои старшие друзья, демобилизовавшись, через год вернулись домой, а меня ждало еще два их срока. Только после того, как их не стало в моей жизни, я понял, как много потерял. С годами осознал, что благодаря им факультативно прошел свои первые университеты.
А служба продолжалась. Здесь, возле клуба, мы произвели единственный запуск самодельной ракеты. Мы - это я и киномеханик по фамилии Подольский, который запомнился тем, что стучал на всех, всегда и совершенно бескорыстно. Помню, долго дурью маялись, не зная, что делать с мотками кинопленки, которые в огромном количестве валялись в окрестностях кинобудки. Пленка от спички вспыхивала как порох, но просто так поджигать ее было грех, хотелось придумать что-то интереснее. Идея в прямом смысле носилась в воздухе - 1962 год, космические корабли бороздят просторы Вселенной...
Оторвал рожок огнетушителя. Заклепал его тонкий конец. Все пространство металлического раструба заполнил плотно скрученными кольцами пленки. Толстый конец сплющил так, что образовалось как бы два сопла в виде перевернутой восьмерки. Осталось соорудить стартовую площадку. К мольберту прикрепили сделанный из фанеры желоб с поперечной подставкой снизу - чтоб ракете было на чем держаться. За неимением бикфордова шнура вставили в сопла длинные полоски все той же кинопленки и подожгли.
Однако многого не учли - направление полета, силу тяги и неведомые нам законы аэродинамики. А также то, что на плацу в это время, как всегда, занимались муштрой. Ракета рванула по какой-то замысловатой траектории. Сначала пошла вдоль стены пирамидальных тополей, потом взяла резко вверх, перепрыгнула через деревья и со страшным свистом стала зигзагами носиться над плацем.
Солдаты бросились врассыпную, кто-то что-то кричал...
Что было дальше, мы не видели. Захватив остатки стартового сооружения, мы убежали в клуб и затаились, надеясь, что пронесет.
С одной стороны, распирала гордость от удачного старта, с другой - опасались, что нам свои же здорово накостыляют, если узнают, кто над ними покуражился. Ракету нашли. Как и положено, провели расследование, что это и откуда оно прилетело, но поскольку через забор была еще одна часть, как раз ракетная, то на соседей и списали.
Еще одно событие скрасило серые будни. Почти всю нашу часть задействовали в массовке на съемках фильма Сергея Бондарчука "Война и мир".
Сколько раз мы всей семьей пытались разглядеть в дыму и пламени мою полуголую фигуру, таскающую туда-сюда пушку на батарее Тушина, но так и не разглядели.
Ротный так и не отказался от мысли поставить меня, сучонка, в строй. Заходил то с одной, то с другой стороны, пытаясь укусить - не мог. Намордник мешал. Ни на гауптвахту посадить, ни нарядами замучить, а впустую орать - себе дороже. В конце концов сдался.
Я не только работал, но частенько и спал в клубе, постелив под себя одну шинель и укрывшись другой. Скамейки, на которых спал, были наподобие вокзальных - с толстыми перемычками, чтобы поместилось ровно четыре задницы. Перемычки, будь они прокляты, крепко натирали бока, но все равно на них спалось слаще, чем в казарме, и я этим злоупотреблял. И преподнес тем самым ротному подарок.
Однажды утром, проснувшись, поплелся в столовую. И уперся в закрытую дверь. Только тогда обнаружил, что на территории части подозрительно тихо. Вокруг - ни души. Ни на плацу, ни возле казарм, нигде никого вообще. Что-то случилось, а спросить не у кого.
Двое суток я с оглядкой бродил по опустевшей территории части, не зная, что и думать. Судя по сообщениям радио, никто войны не объявлял. А куда девалась моя войсковая часть, о том радио, конечно, не сообщало. Оказалось, я проспал момент, когда полк подняли по тревоге и увели в горы. На учения.
Как только часть вернулась в казармы, первым в клуб прибежал ротный. Улыбаясь от уха до уха, он приказал вооруженному рядовому из комендантской роты отвести меня на гауптвахту.
Через час у входа на губу раздалось громкое "замудонцы"!.. дверь с лязгом распахнулась, и рыжий замполит чеканно произнес:
- Нехер тут прохлаждаться, работать надо!
К тому времени, должен признаться, я довольно успешно осуществлял индивидуальный план преодоления армейских трудностей. А все благодаря эксперименту, удачно поставленному в первые месяцы службы. Мне ужасно хотелось домой. Хотелось всегда, даже за несколько недель до дембеля. А в самом начале тоска была непереносимой прогрессирующей болезнью. Плохо спал, болезненно похудел и еле волочил ноги. Хотелось к друзьям, к девушке, которая писала жизнерадостные письма, что никак не радовало. Хотелось хоть на день выбраться к ним, но как?
Где-то месяца через три после утверждения меня де-факто в роли полкового художника показал замполиту черенки кистей для живописи, на которых практически не было щетины.
- И что это значит? - спросил он.
- Нужны новые кисти.
- Сейчас купим. Поехали.
Как же, щас! В единственном мукачевском магазине канцтоваров продавался единственный сорт кистей - с белой свиной щетиной, растопыренной во все стороны, как метла дворника. Эти кисти годились только для клея, и то при условии, что аккуратность не требуется.
- А какие нужны? - озадаченно спросил майор Иванов.
- Колонковые. Китайские.
- А почему именно китайские? - удивился он.
- Можно и наши, но их не бывает. Бывают только китайские.
- И где их надо искать? В Киеве, Львове?
- Бесполезно. Их можно купить только в отделениях Союза художников. И то по большому блату.
Судя по взгляду, замполит уже готов был запустить в меня своим "замудонец", а толку?
"Ну, давай же! - думал я. - Спроси, есть ли у меня блат?"
Он спросил другое.
- А откуда старые кисти? Те, что износились?
- Так это мои собственные. Из дому привез.
- А дома где брал?
- Доставал по блату.
Ненадолго погрузившись в раздумья, он все-таки вырулил куда надо.
- А если домой смотаться? Сможешь достать?
На этой дорожке все уже было приготовлено.
Вздохи, сомнения, надежды, что удастся преодолеть непреодолимые трудности...
Как же сладко дома! Какое блаженство, сняв кирзачи и не поглядывая поминутно на часы, сидеть на кухне при свечах, пить дешевое сухое вино и упиваться разговорами с друзьями. Воля - как дыхание, ее просто не замечаешь. Пока не лишишься. Потому-то и снился мне один и тот же сон, без образов и сюжетов, без вариантов спасения.
На фоне множества трагедий душевные муки, ничем, кроме невидимых миру переживаний, не завершившиеся, кажутся блажью. Возможно. Правда, и тогда, и сейчас солдаты иногда беспричинно покидают часть, калечат себя, а то и кончают самоубийством. Каждый ищет свой способ вырваться из несвободы.
Когда несколько месяцев спустя я показал замполиту новые останки кистей, он аж задохнулся от возмущения:
- Да ты же их совсем недавно привез!
Я пожимал плечами, просил провести ладонью по шершавой грунтовке холста: Чувствуете? Как наждак! Впредь он очень внимательно изучал кисти, даже ставил на черенки свои отметки, чтоб не подменил, и пытался найти какую-то закономерность в износе рабочего инструмента.
Я не наглел. Усердно тер китайским колонком по шершавому цементному полу строго по графику, а не когда приспичило. Износ получался отменный и с виду естественный.
Испытывал ли угрызения совести из-за того, что обманывал замполита? Нет. Это ведь не тот случай, когда обманным путем оказываешься первым в списке очередников на квартиру. Я никому не перебегал дорогу, не мог у кого-то отнять несколько дней отпуска или поделиться секретом, как его добыть. Это были мои невинные игры с государством, которое с нами играет куда круче.
Майор Иванов тринадцать раз отпускал меня домой сроком на три-пять дней. Как же я был ему благодарен за каждый дарованный час! Именно дарованный, потому что по каким-то его фразам, ухмылкам, взглядам начал понимать: майор давно меня раскусил.
Он не знал, как именно я его обманываю, и не хотел этого знать.
Рыжее чудовище видел пацана насквозь и по каким-то причинам ему подыгрывал.
_______________
Из главы "Армия". Николай Боднарук "Хлопчик". Издательство "Искусство. ХХI век"