Юрий Петкевич. С птицей на голове. Повести, рассказы. - М.: Астрель, 2012.
Вышла книга прозы замечательного писателя и художника Юрия Петкевича. Он живет в основном в Белоруссии, но пишет на русском языке, а рисует на языке...
Но лучше всего об этом сказал автор предисловия известный писатель и сценарист Юрий Арабов:
"Не так давно умершая художник-самоучка Любовь Майкова говорила: "Нас двое. Пиросмани и я. Только я лучше". Она была представителем так называемого "наивного реализма". Начала писать картины внезапно, когда ей было уже за семьдесят, дождалась персональных выставок за границей и отошла в мир иной в полной нищете в бурную эпоху "гайдаровских реформ". Теперь можно сказать, что их уже трое".
Третий - Юрий Петкевич. Он-то, слава Богу, еще жив-здоров, хотя трудно сказать, что он вполне живет в этом мире. Его называют наследником Марка Шагала и Анри Руссо, а как прозаик он явный и несомненный ученик и продолжатель Андрея Платонова.
"Я был поражен, - пишет о своем первом впечатлении от картин Петкевича Юрий Арабов - с внешне наивных картин на меня смотрели лики ангелов, которые можно увидеть лишь на иконах. Борясь с волнением, я сказал Юрию, что его искусство "ангел поцеловал". И, думаю, не сильно преувеличил".
О прозе Юрия Петкевича можно сказать то же самое. О ней трудно писать, ее почти невозможно рецензировать. Это тот художественный мир, который ты или сразу принимаешь, влюбляешься в него, или опять-таки сразу он кажется чем-то иным, чужим, далеким от того, чем живем сегодня.
Я часто вижу Юрия Петкевича в Ясной Поляне, куда он приезжает на день рождения Льва Толстого. Это очень милый, но очень странный человек. Он абсолютный бессеребренник... Впрочем, это мягко сказано. Он такой... дервиш, как Велимир Хлебников. Это человек вне мира и в то же время - человек всего мира, "земшарный" человек. Это такой духовный странник, который готов дружески разговаривать с каждым встречным-поперечным, но который всегда находится где-то далеко, и ты это чувствуешь, даже если знаешь его больше десяти лет.
Как-то в сентябре мы тихо брели по берегу яснополянского музейного пруда и говорили, разумеется, о вечном. Вдруг Юра спокойно разделся и стал купаться в пруду. Это, вообще-то, запрещено. Но в поведении Петкевича не было вызова или бравады. Это человек такой. Вот пруд, он для того, чтобы в нем купаться. Во времена Толстого-ли, в другие времена - какая разница? Пруд он и есть пруд.
Меня поразила сначала худоба его тела (кожа и кости), но потом удивило то, какими мощными рывками он рассекал тихую гладь воды.
И его проза такая же. Она поначалу кажется очень слабой и беззащитной. Все ее герои так физически слабы и судьбоносно несчастны... Но приглядишься и видишь, как мастерски сильно она сделана, сколько в ней скрытой энергии слова. Каждая фраза вдруг разворачивается как огромный тропический цветок.
В его прозе много пустого пространства: голых деревьев, брошенных домов, бесконечных полей... И его герои-старики живут как-то невероятно долго, словно всю жизнь они готовятся к смерти: а это ведь приготовление в долгое-долгое путешествие, здесь спешить нельзя!
Но в этой же прозе так много людей, и детей, и молодых, и старых, что иногда кажется, что эта проза описала весь мир. И все его женщины с каким-то любовными именами: Сонечки, Любочки, Милочки, Надечки, Танечки, Улечки, Дунечки... Они все заряжены на любовь, как гигантские магниты, а любви-то мало, ее страшно мало в этом мире, и автор от этого уже даже не страдает, он от этого уже просто... устал. Но это хорошая усталость. Это усталость от собственного избытка любви.
Если вам на плечи или даже на голову садится птица, не прогоняйте ее. Это что-нибудь значит. Это вас ангел поцеловал.