В списке его командировок - охваченные революциями и войнами Афганистан, Карабах, Ирак, Северный Кавказ, Косово, Абхазия, Ливия, Египет, Сирия и еще с десяток адресов, где опасность для жизни была не так зрима, как на полях боевых действий, но не менее очевидна.
Например, японская Фукусима - сразу же после землетрясения и аварии на АЭС.
Но если для кого-то Владимир Снегирев - ас военного репортажа, для меня он еще и друг. Свела нас война: давным-давно в Кабуле он передал мне, как эстафетную палочку, ключи от корпункта "Комсомолки". И я еще долго после этого слушал рассказы военных о том, как он искал на территории "духов" следы своего погибшего товарища.
Так с афганских времен и не расстаемся. Только меня профессиональная дорожка увела на ТВ, а мой друг, вернувшись с одной войны, отправился на другую.
- Афганская эпопея оказалась для меня самой долгой. Она началась 30 лет назад и все не закончится. Я передавал "из-за речки", как тогда говорили, материалы для "Комсомолки", потом для "Правды", для "Труда", а уже в "нулевые" годы - для "Российской газеты". Много раз возвращался в Афганистан - и в период присутствия наших войск, и после их вывода. Каким-то мистическим образом не отпускает меня эта страна. Сколько раз зарекался: всё, больше туда ни ногой! Вроде бы всё сказал, книжки написал, диссертацию защитил, ан нет.
Слишком многое сошлось для меня в Афганистане. И жизненные уроки, которые там получил, и дружба с яркими людьми. С Русланом Аушевым, например. Или с британцем Рори Пеком, с которым в 1980-е я был по разные стороны линии фронта, а в августе 1991-го мы вместе оказались у Белого дома. А вспомнить наш с ним безрассудный поход к Ахмад Шаху Масуду в декабре 1991-го...
- Ты ведь, похоже, был первым из России, кто встретился с Масудом. Расскажи подробности - теперь-то, за давностью лет, можно?
- Мы отправились к нему, чтобы провести переговоры об освобождении наших военнопленных. Первоначально план был такой: прилетаем в Исламабад, оттуда переезжаем в Пешавар, ночью нелегально переходим афганскую границу. А там по горным тропам пару недель идем к Масуду. Вся закавыка была в возвращении. Рори утверждал, что меня, с моим серпастым паспортом, пакистанцы обязательно арестуют и посадят за нелегальный переход их границы на 5 лет тюрьмы, в лучшем случае. Рори шутил: "Не переживай, буду передачи носить".
Но пока мы готовили экспедицию, отряды Масуда вплотную подошли к таджикской границе, и я предложил изменить план: идти с севера, то есть с нашей, советской, территории. С помощью Руслана Аушева, возглавлявшего Комитет афганских ветеранов, начались согласования с разными ведомствами. Кстати, Руслан по первоначальному замыслу должен был идти вместе с нами. Добились поддержки у члена Президентского совета Александра Яковлева, у главы МИДа Бориса Панкина, Горбачев тоже дал "добро". Труднее всего оказалось получить разрешение ПГУ КГБ СССР - внешней разведки. "Если вас убьют, кто будет отвечать?" - спрашивали нас генералы в Ясенево, имея в виду, конечно, Аушева - Героя Советского Союза, депутата. Поскольку перспектива не вернуться домой живыми была реальной, возразить было нечего. Когда стало понятно, что надо чем-то жертвовать, чтобы получить разрешение, Аушев, скрепя сердце, сказал: "Хорошо, раз вы считаете, что для меня такой поход нецелесообразен, я не пойду". Лишь тогда генералы согласились.
Все держалось в тайне. Но как только мы перешли границу, агентура афганских спецслужб тут же донесла президенту Наджибулле: из СССР к Масуду идет подозрительная группа. А афганский президент страшно боялся, что Москва за его спиной начнет переговоры с Масудом, всегда считавшимся самым опасным врагом кабульского правительства. Наджибулла усилиями своих спецслужб всегда пресекал любые попытки наших представителей установить контакты с "панджшерским львом". А тут он узнает, что прямиком из Союза к его врагу направляется тайная группа.
Потом я узнал: Наджибулла предпринял многое, чтобы "накрыть" нашу группу. Даже самолеты посылал - для бомбардировок. Но в итоге после многочисленных приключений мы через две недели достигли базы Масуда близ Талукана.
- Все, кто знал Масуда, говорят: это был выдающийся человек.
- Он приехал в дом, где нас разместили, ночью, с телохранителями. Иконописное лицо, живые карие глаза. И самое удивительное - не я с ним беседовал, а он со мной. Всю ночь расспрашивал про Россию, Ельцина, Руцкого, про Таджикистан. Записывал мои ответы. И только на третью ночь я смог задать вопросы о пленных.
Разговор был тяжелый. "А кто вернет погибших нашим матерям"? - спрашивал он. Но в итоге согласился освободить всех наших солдат, которых удерживал у себя много лет, и вскоре они вернулись домой.
Конечно, Масуд относился к тому редкому типу людей, которые рождаются, чтобы оказать влияние на ход истории. У афганцев никогда прежде не было общепризнанных национальных героев - до Масуда. А теперь его портреты висят там повсюду.
- Да, я был в Кабуле недавно и тоже обратил на это внимание. А что ты думаешь об истории его гибели в 2001 году?
- Как ни странно, его смерть была выгодна всем. Старым врагам, вроде Хекматиара, который всегда опасался влиятельного конкурента. Талибам, которым он противостоял. И даже соратникам-моджахедам, которые столько лет под его началом вели джихад и теперь, как победители, рассчитывали на трофеи. Масуд запрещал им заниматься бизнесом, призывал к скромности. После его смерти почти все они заняли высокие посты и быстро разбогатели.
Но в первую очередь Ахмад Шах мешал американцам: они ввели войска в Афганистан сразу же после покушения на него. Совпадение? Возможно. Но я точно знаю, что Масуд никогда бы не согласился с присутствием в Афганистане чужих войск. Он говорил мне, что не питает никаких симпатий или антипатий ни к русским, ни к американцам. Но каждый, кто придет с оружием, станет его врагом.
Формально его убили тунисцы, которым удалось проникнуть под видом журналистов: в их телекамере была спрятана бомба. Один из них погиб при взрыве на месте. А второй ведь выжил, но его тут же расстреляла охрана Масуда. Зачем?
- Афганская война сначала была для большинства у нас неизвестной, а теперь оказалась забытой. Но забыты и другие войны - в Приднестровье, Абхазии, Косово. Почему?
- А почему должно быть по-другому? Ты и сам знаешь, насколько отвратительна война. Человеку свойственно вспоминать о приятном. А война и есть война: грязь и кровь. Ну и чего об этом вспоминать? Другое дело, что политики должны извлекать уроки из прошлых войн, чтобы не было новых. Однако и этого не происходит.
- Какая из командировок оказалась для тебя наиболее опасной?
- Наверное, поездка в афганскую провинцию Нангархар в марте 89-го года. Попасть туда было тяжело: наши войска только что покинули Афганистан, и моджахеды сразу же окружили город, который считается "воротами Кабула". Общее ощущение у всех было таким: сейчас возьмут Джелалабад, и всё - конец режиму Наджибуллы. Так что попасть туда мне казалось очень важным - чтобы увидеть скорое будущее. Я попросил помощи у Владимира Павловича Зайцева, главного представителя нашей разведки в Афганистане. Палыч сопротивлялся долго. Наконец, когда была выпита не одна чашка "чаю", удалось вырвать у него обещание, - у меня до сих пор хранится листок бумаги, на котором его рукой написано "Через три дня. В.П. Зайцев".
И действительно, через три дня меня посадили на афганскую вертушку, перевозившую боеприпасы. Договор был таким: прилетаю в Джелалабад, работаю там пару часов и тем же бортом обратно. Но легко сказать... Когда мы там сели, "духи" начали наступать. Вертолет сразу улетел, иначе бы его сожгли. На небольшой город за сутки упало 5 тысяч реактивных снарядов. Это был сплошной ад!
Только через двое суток в Джелалабад снова прорвались вертушки - забрать раненых и помочь боеприпасами. К этому времени моджахеды устроили вокруг города воздушную блокаду: все ущелья, по которым могли прорваться вертолеты, простреливались. Но иной возможности вернуться в Кабул, кроме как по воздуху, у меня не было. Это возвращение стало, пожалуй, самым тяжелым моментом афганской жизни. Весь полет - а он продолжался чуть больше 30 минут - у меня был включен диктофон. Я потом прослушал запись: сплошной мат и крики. Как мы прорвались тогда, не понятно. Но зато мой репортаж потом цитировали все мировые СМИ.
- А Фукусима после цунами?
- Так радиацию же не видно. Вблизи Фукусимы не было ощущения страха. Разве что чувство какой-то тревоги. Туда тоже довольно трудно было попасть. Железнодорожное сообщение прервано, аэропорты закрыты, я добирался на рейсовых автобусах с тремя пересадками. В зоне разрушений картина жуткая: трупный запах, свалка до горизонта - обломки домов, машин, утвари. Ночевать решил в городе Сендай. На улицах - ни одного человека. Идет дождь, причем ветер со стороны разрушенного реактора. Мы с коллегой пытаемся найти приют. В один отель заходим, в другой, в третий - все закрыты. Электричества и воды нет. Уже ночь, холодно, дождь этот проклятый, он, может, радиоактивный. Мне, правда, перед поездкой Владислав Фронин, наш редактор, выдал дозиметр, так что я мог следить, как повышается уровень радиации. Он повышался, но не критично.
- Вопрос "не страшно ли ехать на войну" тебе, наверное, покажется наивным?
- Почему же. Каждый раз перед такими поездками происходит одно и то же. Сначала жутко не хочется ехать. Я же не извращенец. Понятно, что ничего хорошего впереди не будет. Как добираться в проблемный регион? Где жить? С кем общаться? Как передавать материал в редакцию? Ведь на войне обычно нет ни телефонной связи, ни Интернета.
Но когда сел в самолет, пристегнул ремень, всё - начинается иная жизнь. Приходит кураж. Ты понимаешь, что обратной дороги нет, ты словно перемещаешься в другое измерение, и теперь вся твоя жизнь течет по иным законам. Можно сказать, включаются какие-то внутренние механизмы, отвечающие и за собственную безопасность, и за то, чтобы успешно выполнить работу. А потом приходится полагаться и на опыт, и на удачу.
Но вот что интересно. Когда командировка заканчивается, и ты возвращаешься домой, на второй-третий день начинается ломка. Она была очень сильной, например, после поездки в Ливию прошлым летом, когда отряды оппозиции брали Триполи. Очень тяжелая и рискованная получилась поездка. И уже в Москве, дома, накрыли последствия - риски, которые ты недооценивал в кураже, накопившаяся усталость.
- Многое в таких поездках зависит от переводчика. Как его выбрать?
- В арабских странах это несложно. Многие учились у нас, привезли с собой русских жен. Идешь в посольство или в Дом российской культуры и говоришь: посоветуйте хорошего человека. Мне вообще-то везет на спутников. В Афгане в последние годы всегда работал с одним и тем же пуштуном, он и выпить был не дурак, и страха не знал. Лет 8 назад мы с ним на такси ехали из Пешавара в Кабул - сначала по районам независимых племен, где выращивают опиумный мак и где в каждой лавке можно купить "Калашников", затем по местам, где хозяйничали талибы. Часть пути проходила ночью. Оба натерпелись страху.
В Египте во время революции попался замечательный переводчик, наполовину русский, наполовину араб. И в Бенгази повезло. Я, правда, когда впервые увидел его, в ужас пришел: огромного роста, совершенно черный и зубы, как у вампира. Оказалось, добрейший человек, бывший летчик, учился у нас во Фрунзе. Мы с ним прекрасно поладили, а расставались как родные. Недавно в Сирии с переводчиком опять повезло: интеллигентный мужик, работал советником министра обороны по экономике. У него жена русская - врач, так он меня всё таблетками какими-то потчевал. Когда я уезжал, переводчик чуть не плакал. В Японии чудом нашел нашего мальчишку из Люберец, студента, изучавшего в Токио японский.
- У Саида из "Белого солнца" был личный мотив: он жаждал мести и искал Джавдета. А что ищешь ты?
- Сколько путешествую, столько и пытаюсь понять: зачем? Это непростая материя. Возьмем последние командировки. Меня вся эта ситуация с революциями "арабской весны" просто завораживает. Ведь это так интересно: понять, в чем причины заварух и главное - что впереди? Арабский мир огромен и важен, все происходящее в этих странах неминуемо отразится и на нашей жизни.
У меня в этих командировках секунды свободной не бывает, сплю по 5 часов, и - никакой усталости, только там и живу. После такого московская суета кажется пресной и никчемной. Давно уже для себя уяснил: жизнь как раз там, а здесь - отпуск между командировками. Со временем потребность в такого рода путешествиях становится чем-то вроде зависимости.
Иногда думаю: какой же я счастливец, раз мне такое выпадает. И становится жаль тех, кто этого не испытал. Не то чтобы войны делают меня лучше или выше других, нет, но я знаю нечто такое, чего они никогда не узнают.
Мне кажется, чтобы понять нечто в себе и разобраться в окружающем мире, надо иной раз все бросить и отправиться на войну. Кроме того, всегда есть надежда, быть может, наивная: твое присутствие, твой репортаж, твои фотографии или кинокадры могут спасти чьи-то жизни, остановить безумие.
- Но это твое объяснение. А что касается западных журналистов? Может, для них это лишь выгодный бизнес?
- В телекомпаниях и в серьезных изданиях - за риск платят очень хорошо. Помню, во время операции "Буря в пустыне" (Багдад, 1991 год) американец из CNN мне хвастался, что у них суточные - 5 тысяч долларов в день. Фрилансеры, то есть ребята без постоянных контрактов, тоже неплохо зарабатывают. В "горячих точках" они появляются первыми. Со своими камерами бесстрашно лезут под пули. Но, думаю, не деньги зовут их в дорогу. Точнее, не в первую очередь деньги. Скорее это профессиональный азарт. Любая война меняет окружающий мир и те, кто на передовой, кто рядом со смертью, первыми узнают это. Только там ты осознаешь подлинную цену жизни.
Хемингуэй, побывав на фронте, сказал: "Когда человек едет на фронт искать правду, он может вместо нее найти смерть. Но если едут 12, а возвращаются лишь 2 - правда, которую они привезут, будет действительно правдой, а не искаженными слухами, которые мы выдаем за историю". Мир после любой войны становится другим. Хотя и не факт, что лучше.
- У Андрея Платонова есть высказывание: "Мужик, не видавший войны, навроде нерожавшей бабы, - идиотом живет". Согласен?
- И да, и нет. Человек, который видел и пережил войну, стопроцентно становится другим. Не лучше и не хуже - другим. Но я за то, чтоб этих войн вообще не видать. Помню, как сидел с коллегами в отеле "Аль Рашид", когда американцы бомбили Багдад. Крылатые ракеты и бомбы падали совсем близко, окна дребезжат, грохот, ощущения поганые. Англичанка из Би-би-си спрашивает: "О чем сейчас думаешь"? Я говорю: "О своей дочери думаю. О том, чтобы ей такого не досталось".
- На войне у каждого своя правда. Как разглядеть ее под свист пуль?
- А я никогда и не претендую на то, что излагаю всю правду. Я всего лишь пытаюсь разобраться в ситуации и приглашаю читателя сделать то же самое. Редко ставлю точку. Чаще всего в моих текстах встречается знак вопроса. Думайте.
- По статистике в мире каждые две недели погибает журналист. В 2011 году погибли 106 человек. Только в странах "арабской весны" были убиты 20 репортеров. Афганская, сирийская, ливийская и так далее правда стоит жизни?
- На этот вопрос хорошо ответил поэт Юрий Левитанский: "Каждый выбирает для себя - женщину, религию, дорогу". Если ты выбрал этот путь, то должен считаться с тем, что можешь погибнуть.
- Есть ли правила, которым надо следовать в острых ситуациях или линию поведения каждый раз подсказывает жизнь?
- Конечно, есть правила, которые надо соблюдать. Но это не гарантия. Те, кто не уберегся, их, наверное, тоже соблюдали, но ведь пуля - дура, ей закон неписан.
Первое правило очевидно: надо с уважением относиться к людям, к которым ты приезжаешь. Кем бы они ни были - шииты, ваххабиты, талибы. Ты приехал к ним, а не они к тебе. Во-вторых, надо тщательно готовиться к командировкам, продумывать мелочи, которые могут выручить в сложной ситуации. Однажды в Южную Осетию я взял фотографии: на одной стою в обнимку с Саакашвили, а на другой - с Кокойты. Дорога из Владикавказа шла поочередно через грузинские и осетинские села. Едешь на такси, и фотографии меняешь. Пригодилось.
И не надо высовываться, подчеркивать, что ты иностранец. Лучше растворяться среди местных. В зоне военных действий я предпочитаю передвигаться на рейсовых автобусах. Едешь спокойно через все посты, мимо которых машина с надписью "Пресса" не пройдет ни за что. Первый раз я использовал этот прием в Югославии, а недавно в Сирии.
Несколько раз выручало то, что выдавал себя за другого. Например, когда я шел к Масуду по территории, контролируемой моджахедами, был "финном". Расчет оказался верным, там ведь никто отродясь живого финна не видел.
- Как насчет амулетов, оберегов?
- Амулетов нет, но в "спецчемодане" есть обязательный набор - самозаряжающийся фонарик, свечи, зажигалка, спутниковый телефон. Еще кое-что. На Восток всегда беру платок, у нас его называют "арафаткой". Удобно - им можно и утереться, и накрыться, когда холодно, или спрятаться в тени, когда жарко.
- Что скорее приводит к успеху в журналистике - комплекс неполноценности или завышенная самооценка?
- Про манию величия я вообще ничего не знаю. Наоборот, всю жизнь страдаю от комплекса неполноценности. Когда, приехав из Свердловска после университета, стал работать в московской газете, долгое время жил с ощущением: меня, неумеху, сейчас разоблачат и выставят за порог. Кроме того, я никогда не считал и сейчас не считаю зазорным учиться у тех, кто делает что-то лучше меня.
- Ты легко пишешь?
- Мучительно. Для меня заставить себя сесть за компьютер каждый раз - пытка. До последнего момента откладываю, и только когда деваться уже некуда, открываю ноутбук. Правда, в командировке слова сами собой складываются, там ведь деваться некуда, надо передавать каждый день.
- Наша профессия пережила в последние годы драматические перемены: из уважаемого человека репортер превратился...
- ...В одного из самых презираемых. Я стесняюсь признаваться незнакомым людям, что работаю в газете. Хотя мне-то, казалось бы, чего стыдиться? Но заказные публикации, повсеместное вранье и страсть многих коллег копаться в грязном белье сделали свое дело. Кроме того, раньше было жесткое правило: газета написала - власть обязана откликнуться. У нас же теперь можно написать о ком и о чем угодно, - реакции никакой.
- О чем мы не поговорили?
- О том, как к моим командировкам относится жена.
- Любая жена переживает, когда муж уезжает на войну.
- Когда я уезжаю, Таня переживает, но при этом понимает: это моя жизнь.
- Билет в Иран уже куплен?
- Думаешь, пора? 20 лет назад, когда "холодная война" кончилась, я наивно считал, что мир отныне наполнится любовью и взаимопониманием. Оказалось, наоборот. На наш с тобой век войн и революций, к сожалению, хватит.
Владимир Снегирев. Обозреватель "РГ". Родился 3 июня 1947 г. Окончил Уральский госуниверситет и аспирантуру Академии общественных наук.
"Фронтовой" стаж более 30 лет. Освещал события почти во всех "горячих точках". В перерывах между командировками успел порулить рядом изданий: еженедельником "Собеседник", газетой "Метро", журналами "Вояж и отдых" и NBJ. Лауреат Премий Союза журналистов СССР и РФ, а также Премии им. Юлиана Семенова "За заслуги в области экстремальной журналистики". Автор нескольких книг и киносценариев.