Я никогда не позволял себе называть его ни Кириллычем, ни Славой: это был удел друзей, ровесников, близких. Единственное, на что я мог покуситься, так это считаться его заочным учеником. Поверьте, этого было вполне достаточно, чтобы ощущать себя в нашей профессии уверенно и надежно. У Ярослава Кирилловича Голованова можно было научиться важнейшим для настоящей журналистики вещам.
Во-первых, он пришел в профессию инженером, окончив легендарную в ту пору Бауманку. И как любой инженер в мире он предпочитал точно знать, а не предполагать, быть стопроцентно уверенным, а не догадываться и не доверять. В соответствии с этими простыми принципами он писал только о том, что знал досконально: о науке, об ученых, о космических стартах, о Королеве... О том, чего не знал или знал неточно, не писал вовсе. Если бы эти принципы вдруг начали исповедовать немалое количество моих нынешних коллег по цеху, многие издания и телеканалы просто закрылись бы. В отличие от Федора Тютчева и его многочисленных нынешних адептов он предпочитал понимать Россию умом и не верить в ее бесконечные мифы. Один из лучших его материалов так и назывался - "Инженер". Голованов написал о Сайресе Смите - герое "Таинственного острова" Жюля Верна, о том, как Знание помогает выжить в критических обстоятельствах.
Во-вторых, Голованов всегда писал только о том, что лично ему было интересно, чем он был по-человечески, искренне увлечен. Ну, к примеру, он несколько раз ходил в экспедиции искать снежного человека. Он увлек этим проклятым йети огромное количество читателей и всю тогдашнюю "Комсомолку". Однажды, отправляясь в очередную экспедицию по поимке этого существа, Голованов, обращаясь к редколлегии газеты, сказанул: "Если не вернусь - считайте меня коммунистом, а если вернусь - то нет". По тем временам это было не слабо. Он не боялся и не стеснялся думать и поступать не в соответствии с мнением большинства. К примеру, он не раз публично говорил, что Пугачева - певица для хозяев палаток "Овощи-фрукты", а Кашпировский и те, кто зовет его на телевидение при попустительстве президента Академии наук, шарлатаны.
Десять лет назад, в канун его семидесятилетия, я приехал к нему в Переделкино и мы до ночи проговорили обо всем: я спрашивал, он рассказывал. Когда припасенная по этому случаю водка у нас закончилась, Голованов подошел к стоявшему у стены "рыцарю" в стальных доспехах, поднял забрало на шлеме и извлек из этой звенящей пустоты поллитровку. "Главная и последняя заначка, - поднял палец Ярослав Кириллович, - Рост подарил".
Хочу доложить Юре Росту, что заначка была употреблена исключительно на пользу дела.
Я спросил его тогда, что в жизни надо делать обязательно, а чего не следует делать ни при каких обстоятельствах. Он сказал: "По-моему, у тебя должно быть ощущение, что хоть кому-то ты принес пользу. А чего делать нельзя? Предавать нельзя".
- Ну а любимый афоризм или девиз у вас есть? - продолжил я.
- Есть одна испанская поговорка, которую я часто вспоминаю, - сказал он. - "Боже, дай мне силы изменить то, с чем я не могу примириться. Боже, дай мне силы примириться с тем, чего я не могу изменить. Боже, дай мне разум, чтобы я мог отличить первое от второго".
В конце концов я спросил его о любимой книге. В ответ он подвел меня к стеллажу и, указав на короткую полочку, провозгласил: вот мои любимые.
Это были: Л. Толстой "Казаки", М. Салтыков-Щедрин "История одного города", С. Есенин. "Стихи", Станислав Ежи Лец "Афоризмы", М. Булгаков "Мастер и Маргарита", Н. Гоголь "Мертвые души", Библия, Омар Хайям "Стихи", Франсуа де Ларошфуко "Максимы".