Интерес к этим камерным постановкам был так высок, что актерам пришлось давать по два спектакля в день. Зрители сидели на приставных стульях, на ступеньках и просто на полу, а потом долго не отпускали труппу и мастера со сцены.
Резо Габриадзе был в Воронеже впервые.
- Это очень молодой город, в нем чувствуется какая-то упругость, - сказал он, погуляв немного по центру. - Не покидает ощущение приморского города: легкость в одежде, ветерок как-то красиво гуляет, что некоторые улицы кончаются пространством. Я представляю, как там бывают видны пышные облака… Если б мне было позволительно давать советы архитекторам, я бы посоветовал им не ставить ничего в конце этих улиц, пространство - очень большая архитектурная ценность. Что вам еще сказать? Вы легко отзываетесь на улыбки на улице, что очень приятно. В немногих местах это встретишь, поверьте, даже на Западе от этого уже чуть-чуть отвыкают.
Марина Дмитревская, петербургский критик, давний друг Реваза Левановича и автор книги "Театр Резо Габриадзе": А помнишь, как поразил тебя вчера официант в ресторане?
Резо Габриадзе: Да, я ничего подобного не видел. Мы сидели не на видном месте, мальчик поднялся по пустой лестнице и держался так, как их учат: одна рука за спиной, в другой поднос, отнес его, возвратился в той же позе. И у нас тоже попадаются такие странные люди - да везде. С виду он был очень хороший, дай Бог ему удачи, он честно относится к своему занятию.
- Как вы в своем творчестве пришли именно к марионеткам?
Резо Габриадзе: Сначала мой шарик в "рулетке" попал в какую-то дырку, где кино. До того я был журналистом - в советские времена обычно на четвертой полосе публиковался, старушек защищал… Ну, старушек тогда непозволительно было большими статьями защищать. Еще составлял замечательные текстовки к разным новшествам. Мостик открыли через железную дорогу - и я писал: "Прекрасный подарок получили жители…" и так далее. Вот это были мои удачи на поприще журналистики. Потом началось кино, куда я попал случайно и… благодарен судьбе. Прожил я там всего 12 лет. За это время сделаны фильмы - о некоторых я горько жалею, но они непоправимы, а некоторые можно, наверное, посмотреть еще. Ну, а дальше… Я считаю себя больше живописцем и графиком, но никак не уйду в это полностью. Жизнь наша советская - не хочу сказать про нее ничего плохого, просто она была как-то по-другому организована, не позволяла легко маневрировать. И я застрял в другой области. Почему в театре? В театр я пришел, когда мне уже было за 40. Серьезных театров мне не дали. Я хотел обмануть мэрию Тбилиси. Хотел под мастерскую небольшое помещение и подумал: скажу им, что там будет театр. Приближался День города, и я надеялся, что они про меня забудут, я начну писать… А потом меня спросили: для чего вам помещение? И я, абсолютно не думая, сказал: "Театр марионеток хочу сделать". Вот эти два слова потянули за собой все остальное. Потому что пространство не позволяло там другой театр сделать. Так я оказался заложником марионеток. Но основным моим занятием все-таки остается живопись, графика и скульптура.
Марина Дмитревская: И архитектура, и дизайн разных кафе…
Резо Габриадзе: Ну, это так - разветвления.
Марина Дмитревская: Около театра в Тбилиси у него было кафе, которое называлось "Не горюй!", а теперь зовется "У Резо", - составленное из вещей, которые имеют свою энергию: чашек, из которых уже кто-то пил, табуреток, на которых уже кто-то сидел в старых домах… Полтора года назад Реваз Леванович открыл возле театра башню - ее трудно описать, лучше увидеть хотя бы фотографию. Это сооружение передает привет всем башням мира - немножко наклонено, немножко от Византии, рукотворные изразцы, бьют часы с чуть перекошенным циферблатом (мы ведь живем в перекошенном времени). Там много художественных и театральных текстов закодировано. А раз в сутки в 12 часов выходят куклы, и под грузинскую песенку происходит круговорот жизни - от детства до смерти. А еще он недавно открыл возле театра пасхальный родник: четыре струи…
Резо Габриадзе: Ну, это известная в архитектуре тема: четыре Евангелия. Вы можете и здесь, в Воронеже, такое сделать. Хоть около той Покровской церкви, где я побывал, да хоть где. Очень просто: родник обкладывается камнем, чтобы било четыре струйки толщиной со спичку. Сама тема очень красивая и годится для всех городов.
- Вы говорили, что не все фильмы по своим сценариям считаете удачными. Какие сегодня вам уже не нравятся?
- Спасибо за вопрос, но мне неудобно говорить об этом, позвольте не отвечать. Не делайте из моих слов никакого заключения. Потому что, кроме меня, у этих фильмов есть авторы: режиссеры, актеры, операторы, большой-большой серьезный коллектив. В них заложено очень много дружбы, прекрасных встреч, больниц - ну, жизнь…
- В ваших спектаклях таится много своеобычного юмора, в чем его секрет?
- Мне кажется, года дают какой-то опыт для этого. Давным-давно в Москве я получил один подарок от очень известного человека - он издал книгу о сущности юмора и элегантно надписал: "Когда ты прочтешь эту книгу, ты окончательно потеряешь юмор". Я не люблю такой голенький юмор, переходящий в насмешку. У великих поэтов, которых в России очень много, очень красивый юмор - он заложен в богатом русском языке.
Марина Дмитревская: А можно, я повторю то, что ты сказал несколько лет назад о юморе? Что с юмором у нас вопрос решен окончательно, что он стал совершенно не нужен, поскольку по телевизору постоянно слышен "механический" смех, который включить в любой момент.
Резо Габриадзе: Меня не покидает ощущение, что телеведущий нажимает на две педали и управляет смехом и тишиной. Сколько хочет, столько смеха и даст из своей машины. И возникает чувство неловкости от того, что смеются вместо тебя. Похоже на ту неловкость, которую испытываешь, когда человек хочет пошутить и начинает предварительно смеяться, и смеется, когда рассказывает, и потом, - и ты не знаешь, куда деться. Вам ведь это знакомо? Это насилие.
Марина Дмитревская: В пространстве Платоновского фестиваля неизбежен - и часто задается гостям - вопрос об отношении к Андрею Платонову.
Резо Габриадзе: Андрей Платонов в ХХ веке - одна из величайших данностей. Мир еще будет его открывать и открывать, в нем огромная глубина. Он очень мощный… космический. Иногда страшновато жить становится, когда читаешь его. Но так мир устроен. Платонов очень много значит для меня. Мне так кажется. Если я когда-нибудь соберусь ставить по нему спектакль, то это будет "Чевенгур".
Марина Дмитревская: Мы после просмотра спектаклей по платоновской "Реке Потудани" говорили о том, что он писатель очень антигламурный, шершавый, не отлакированный. Искусство Тбилисского театра марионеток тоже такое - подлинное.
Резо Габриадзе: Наверное, ты права. Еще есть у них свойство… Они ручные, руки их делали человеческие. В наше время марионетки особенно подкупают. Мы столько смертей видим за вечер в телевизоре, уже даже настоящих, мы приблизительно с пятью-шестью тысячами человек за ночь прощаемся, мы видим открытые мозги… И когда в этом мире появляется немножко "пьяненькое" существо, которое и ходить не может прямо - только бочком - это трогает, пробуждает в человеке нежность. Прочтите у Генриха фон Клейста "О театре марионеток" - две страницы всего, "О сути марионеток", одна из лучших статей об искусстве. Я на нее случайно наткнулся когда-то, в той жизни. Литературы полно. Слава Богу, в Интернете есть. Трудно сказать "слава Богу" про Интернет, но посмотреть можно… Если актер выйдет на сцену и скажет актрисе: "О, ты, небесная, ты газель с лиловыми копытцами, я готов преклонить пред тобой колени" - мы в это мало поверим. А выйдет марионетка - уже звучит, как правда. Простите, я вышел на скользкую плоскость, где не чувствую себя уверенным, это Марина Юрьевна умеет сказать, умеет систематизировать суть.
- Марина Юрьевна, тогда вы объясните, почему спектакли Резо Габриадзе, объездившие весь мир, так понятны и так притягательны для любого зрителя?
Марина Дмитревская: Мне кажется, что к искусству Резо абсолютно приложима классическая формула - его лира пробуждает добрые чувства. И в эпоху диких скоростей, огромного мира, безжизненно-симметричной куклы Барби, омассовления человека вот это рукотворное искусство Резо, его глубоко авторский и глубоко православный мир питает людей независим от страны происхождения. Впервые придя на "Осень нашей весны" (первая редакция спектакля) 26 лет назад, я вообще не понимала, для чего нужен театр кукол. Есть актер, он все может делать на сцене - зачем эти болванчики с липовыми головами? А потом стало понятно, что этот театр - живое искусство. Фактура вроде неживая, но сделана живыми руками мастера Луки, каждая еще обработана Резо - и вот артисты вдыхают энергию в это ожившее изобразительное искусство. Плюс замечательные тексты, мироощущение… Хрупкий кукольный мир дает зрителю ощущение себя как человека. Дает те иллюзии, которых нам очень не хватает. И все сердца этому искусству открываются, все начинают сразу Резо любить, канонизируют его, привешивают крылья. Нет, Резо, конечно, это не из-за того, что ты лично такой. Любой художник - сложная история. Художников с крыльями я не знаю.
Резо Габриадзе: Спасибо за добрые слова. Что меня прельстило в этом театре - что если это грех, то он меньший, чем в кино.
- В ваших спектаклях куклы и декорации сделаны из обломков вещей предыдущей эпохи. А нынешнее время, время неподлинных материалов - пластика, полиэтилена, синтетических тканей - способно физически питать ваши спектакли?
- О, вы правы. Очень часто материал действует провоцирующе. Очень часто. В детстве мама после прогулок выворачивала мои карманы, и оттуда, как у всякого мальчишки, сыпались винтики, гайки, скрученные проволочки. Мне уже 76, а ничего не изменилось. Есть предметы, которые вам что-то говорят. Они годами могут лежать. Брусочек маленький деревянный у меня был, чтобы летом держать двери открытыми. Через пять-шесть лет надоел - и переродился в куклу. Надо, чтобы вещь обладала характером. Тот брусок из сухой липы как себя вел: зимой пропадает, весной снова появляется и смотрит так… Еще очень важна технология одевания куклы. Лучше брать тряпочки, уже бывшие чем-то, из поношенной одежды - они в цвете более обобщенные, более пастельные. Буквально вчера мы шли по Воронежу, и я увидел, что вы, растяпы, не заметили кружочек хорошей проволоки… Очень невнимательно вы ходите по улице.
Марина Дмитревская: А потом была веточка плакучей березы, она хорошо гнется, а в Тбилиси такая береза не растет…
Резо Габриадзе: В общем, я не хочу умных слов вам говорить, не умею их друг за друга цеплять. Просто хочу сказать, что какие-то предметы имеют функцию, а какие-то - судьбу, у вещей бывает своя поэзия.
Марина Дмитревская: А можно я расскажу еще историю с тряпочками твоими?
Резо Габриадзе: Э, не надо…
Марина Дмитревская: Но она уже написана!
Резо Габриадзе: Тряпочки шлют мне из разных стран. Не знаю, что с ними делать. Они требуют места! И в Москве одна остроумная женщина подсказала, что бывают вакуумные пакеты, из которых выкачивают воздух, и куча тряпочек сжимается. Немножко страшно на это смотреть, они, бедные, так лежат…
Марина Дмитревская: Нет, я хочу рассказать другую историю, очень художественную! Когда-то Резо сделал спектакль "Дочь императора Трапезунда"…
Резо Габриадзе: Он происходит в стародавние времена. Я плохо помню содержание, но у нас есть актеры, которые его помнят. Это была какая-то фантазия…
Марина Дмитревская: Знаете, откуда появлялись костюмы в русских императорских театрах? Царская семья отдавала для сцены ненужную одежду. В советское время платья перелицовывались, из спектакля в спектакль переходили и в итоге оседали в театральном музее. Резо про это узнал, тряпки были найдены, и куклы - император Арчил, Этери и все царственные особы - были одеты в тряпочки, которые когда-то носили настоящие цари.
Резо Габриадзе: Ну что еще сказать для тех, кто любит кукольный театр? Это дело все-таки индивидуальное. Нельзя кукольный театр делать очень большим коллективом. Да! Важная для матерей и всех нас тема - как развивается человек, когда он передвигает простые предметы! То, что мы называем баловством, когда говорим: "Перестань баловаться!" - есть развитие мозга. Это я совсем недавно вычитал.
- Имена героев "Осени моей весны" - Домна, Варлам, Борис, Порфирий - с чем-то связаны?
- Бабушку мою звали Домна Порфирьевна. Варлам - дедушка. Все имена - родственников, знакомых, соседей… Это придает дополнительный оттенок. Забытые имена необычайной красоты… И в России они есть, и как звучат! Ужас, что они уходят от нас, что почему-то не называют уже людей так: Порфирий… Он был Домны папа, плотник.
- Что вам чаще всего вспоминается из вашей жизни?
- Памятью я не особенно отличаюсь, это мое слабое место. Я легко забываю все - может, самозащита такая… что меня часто ставит в очень плохое положение.
Марина Дмитревская: А можно я возражу? Записывая рассказы Резо, я поразилась тому, что в общем запаковано и в спектаклях, что будит зрителя, - памяти на микрореакции, памяти детства. Через много лет после Габриадзе на этом Гришковец собирал полные залы. В одном из рассказов Резо говорит: "Вспомните ощущение шерстяного свитера, надетого после лета". У него многое в спектаклях основано на тактильных ощущениях из памяти: как муравьишка ползет, как бабушка в дом зовет…
Резо Габриадзе: Ну, это тоже, наверное, болезнь: забыть кого-то значительного, а точно помнить какой-то куст, увиденный в семилетнем возрасте, и там еще муравья. Патология. Память и помогает, и мешает жить. Но лучше все-таки помнить. Живите, и пусть у вас в семье будет благо в отношениях. А велосипед потом купите.