Кроме ежедневных репетиций и тренингов "школьники" встречались с выдающимися мастерами театра. Речь шла о профессии, о смысле театра, об искушениях сегодняшнего дня, о наследии прошлого и шансе для будущего. Выдающегося грузинского режиссера Роберта Стуруа, изгнанного в прошлого году из его театра в Тбилиси и сейчас работающего в московском Et cetera, в Звенигороде встретили долгой овацией. Стуруа улыбнулся и неожиданно начал:
- Я родился в семье убежденных большевиков, благодаря рекомендации моего дедушки Вано Стуруа Иосиф Джугашвили попал в партию. В семье долго хранилась раритетная запись стенограммы знаменитого юбилейного съезда партии 1937 года - того самого, участников которого потом расстреляли. Помню, как-то еще мальчишкой я решил послушать эти пластинки. Поставил одну - только аплодисменты, поставил вторую - снова одни аплодисменты, и так шесть пластинок подряд из сорока представляли собой запись аплодисментов. Это участники съезда приветствовали Сталина. Вот когда я сюда вошел и услышал ваши аплодисменты, я вдруг вспомнил это детское удивление.
Я раньше всегда отказывался преподавать. А потом понял, что ошибался. Я ведь больше беру у вас, чем даю. Вы носите в себе те идеи, истории, которых я не знаю. Встречаясь с вами, я понимаю, как меняется мир. В конце концов, зрительный зал во всех странах помолодел, и я должен чувствовать его, обращаться к нему.
После развала империи театр вдруг оказался перед угрозой коммерции, в плену антрепризы самого дурного уровня. Потом он вернул себе все то достоинство, которое является свойством нормального живого театра. Но все-таки это возвращение оказалось более трудным, чем нам казалось.
Как всегда в переломные моменты истории молодые обрушились на наследство, на прошлое. Но в такой неуловимой субстанции как театр есть одна безусловная вещь: если ты настроен создавать новое, нельзя отказываться от наследия.
Я еще успел поучиться у очень больших художников. Я окончил русскую школу в самом космополитном городе империи - в Тбилиси, возникшем на скрещении иранской, армянской, еврейской, русской культуры. Мы с моим другом, получив по золотой медали, решили идти в университет на физико-математический факультет. И вот однажды я встречаю его на улице и спрашиваю: "Ты куда сдал документы?" "На физико-математический. А ты?" И тут я неожиданно для себя говорю: "В театральный". До сих пор не понимаю, какая муха меня укусила.
Мне, честно говоря, казалось, что театр немного слабее, чем кино. Тогда пришла французская новая волна, и все самое важное происходило именно там. В течение первого года обучения в Тбилисском театральном институте у нас сменилось четыре мастера. К концу года мы объявили забастовку: если вы не дадите нам в мастера Михаила Туманишвили, мы не будем учиться. Ректор очень испугался скандала, и через месяц к нам пришел Туманишвили.
Он стал нас учить тем законам, которые можно было передать. В начале ХХ века интерес к подсознанию был огромным. И Станиславский тоже попробовал исследовать свое бессознательное, вывести бессознательные процессы создания роли на уровень сознания. Я представитель этой школы, потому что Туманишвили был учеником Товстоногова, и таким образом мы получили "систему" из лучших рук. Я считаю, что знание системы - все равно, что владение станком в балете. Это азбука, без которой невозможно.
Во время культурной революции в Китае Мао практически уничтожил Пекинскую оперу - это удивительное искусство танцующих и поющих акробатов. И когда наступили новые времена, стали восстанавливать традицию. Послали во все концы и нашли только несколько старых изможденных людей. Их тела уже не слушались, и потому трудно сказать, что именно им удалось передать.
Наша профессия настолько неосязаема, что ей вообще трудно научить. Режиссер должен знать все, читать все, думать обо всем. Потому что каждый спектакль - это создание нового мира, новой философии. Но по-настоящему важно только одно: если ты не служишь театру - ничего не получится, а если служишь, то у тебя есть шанс. Это профессия очень мужественных людей.
"Новая драма" для меня проблема - там нет поэзии. А в театре важна поэзия. Когда ставишь Шекспира, невозможно сказать точно, что он имеет в виду, какова его мысль. Ты каждый раз блуждаешь, потому что он поэт.
Я поставил 19 спектаклей по пьесам Шекспира. И сейчас думаю зачем? Разве можно интерпретировать поэзию? Шекспир - феноменально сложный автор. Я недавно ставил "Комедию ошибок". В этой простой пьесе, написанной по мотивам комедии Плавта, есть две пары близнецов. Они сталкиваются с ситуацией неузнавания: жены одной пары близнецов принимают их за других. И вот они, которые ищут своих братьев, даже не догадываются о том, что они их уже нашли, раз чужие жены принимают их за своих мужей. Мы не можем выбраться из ловушек нашего мышления, и даже когда судьба дает шанс, мы его не замечаем.