Швейцарский документалист Антуан Каттин и его российский коллега Павел Костомаров получили возможность фиксировать съемочный процесс фильма Алексея Германа в течение многих лет. Фильм этот, получивший название "История арканарской резни", был задуман как экранизация фантастического романа братьев Стругацких, но, как ясно из документальных кадров, с годами вызревал не только как художественное высказывание режиссера-перфекциониста, но и как некая философская концепция. То, что в годы начала съемок только предчувствовалось российским обществом, становилось все более конкретным и осязаемым: мир накануне катастрофы. "Один я на всей планете вижу страшную тень, наползающую на страну", - слова его главного героя Руматы, которого играет Леонид Ярмольник. В одной из бесед с документалистом Герман впрямую говорит о реальной опасности фашизма в России: "Когда торжествуют серые, к власти всегда приходят "черные". И напоминает о зловещем оборотном смысле слов Вольтера "Я не согласен с вашим мнением, но готов жизнь отдать за то, чтобы вы смогли его высказать" - именно под этим обоюдоострым лозунгом появился Гитлер.
Фильм Каттина и Костомарова начинается справкой о том, что из пяти фильмов Германа три до перестройки были под запретом. В интервью, которое Фредерик Миттеран берет у Германа, напоминается о провале фильма "Хрусталев, машину!" на Каннском фестивале, где "картину не поняли", и о попытке французов загладить свою вину перед одним из крупнейших режиссеров современности. Сами авторы документальной ленты относятся к нему со смешанными чувствами - пиетет перед провидцем отступает перед изумлением: из какого сора растут стихи! И законным сомнением в том, что из такого сплава сюра со скандалом, из этой всеобщей спутанности сознания вообще может родиться что-то душеспасительное. Остается надежда на чудо, но ощущение трагической буксовки забивает и ее, последнюю.
"Историю арканарской резни" режиссер задумал еще в 1968 году, но в Прагу были введены советские танки, и замысел стал "неуместен". Мучительный проект затянулся почти на полвека. Разрозненные эпизоды из рабочего материала оставляют сильное, но смутное впечатление рождающегося из хаоса шедевра. Процесс производства фильма предстал как процесс вызревания мысли, поиски единственно точной формулы, которые по большому счету мучительны и нескончаемы всегда.
Но непредвзятый сторонний взгляд позволяет увидеть за этим нечто большее. Эти съемки не похожи ни на какие киносъемки в мире. Этот мир людей, неспособных совладать с созданным хаосом, заставляет думать уже обо всей России, бесконечно вращающейся в ею же очерченном замкнутом круге. Мир не сдерживаемой знанием интуиции, которая у каждого своя. Мир кувалды и непрерывного мата, сорванных от ора голосов, всеобщей подавленности и безнадеги оттого, что и цель, и возможный финал тонут в тумане. Ни эти съемки, ни этот мир никуда не движутся просто потому, что люди, достоинство которых постоянно унижают, ни творить, ни работать успешно не могут. Сама история, память о которой постоянно стирается, неспособна сдвигаться с мертвой точки. Один из таких знаковых кадров фильма - прощание с оператором Владимиром Ильиным. Отзвучали скорбные мелодии - и уборщица, яростно размахивая тряпкой, стирает следы случившегося. Бытовая деталь обрастает далеко идущим смыслом, которому я не могу найти возражений.
Камера блуждает среди невероятных декораций, выстроенных для фильма. Они словно покрыты пыльным одеялом веков. Среди этого сюра блуждают козы, куры, совы, люди, они в нем давно поселились, сами не зная, зачем. Леонид Ярмольник постоянно просит хоть как-нибудь прояснить ему актерскую задачу. Но ясности нет ни у кого. Все устали. Все давно забыли, куда бредут. Все взгляды обращены на режиссера - Творца этого мира, который по себе знает, как невыносимо трудно быть богом. Может, он скажет, куда все движется, куда несется фильм, куда несется Русь?
Не дает ответа.
Финальный титр картины Каттина и Костомарова: "Фильм не закончен до сих пор"...