Как объяснить неспециалисту: в чем уникальность ГМИИ имени Пушкина? В чем его отличие от других крупных мировых музеев?
Ирина Антонова: Наш музей действительно очень своеобразный. Таких больше нет. Он начинался как университетский музей - отсюда коллекции слепков, которые занимают половину наших площадей. Музей дает уникальную возможность объединить в одном пространстве памятники, рассеянные по многим музеям мира, например, Венеру Милосскую, которая находится в Лувре, или Пергамский алтарь, хранящийся в Берлине, Фрайбургский собор, конный памятник Бартоломео Коллеоне скульптора Верроккьо из Венеции. Все это очень необычно, поэтому само сопоставление - уже творческий акт.
После революции здесь начала собираться картинная галерея. И опять поворот - совмещение подлинных и неподлинных произведений, новое усилие для зрителей: это подлинное, а вот это нет, - как воспринимать? Своеобразие музея - в составе его коллекций, в соединении слепков и подлинников.
Так получилось исторически, что музей стал выполнять функцию первооткрывателя явлений в искусстве, обусловленных зигзагами в самой культурной политике страны.
Пушкинский музей очень чутко, иногда даже болезненно чутко, слышит время и откликается на него. И дело не только в людях, которые, конечно, поднимали его, но и в других обстоятельствах: он оказался в столице, но без коллекций такого уровня, как Эрмитаж. Нужно было показать, что это музей мирового плана, это было важно для государства. Поэтому кое-что разрешалось, что не разрешалось другим. Нельзя сделать выставку "Москва - Париж" в Третьяковке и в Академии художеств, а в музее Пушкина - можно. В Третьяковке нельзя показать Пикассо в 1956 году, в музее Пушкина - можно. Что-то делалось "вопреки". Делалось по-другому, получали за это втыки. В сходной ситуации был театр Юрия Любимова: что можно было на Таганке, не прошло бы в Малом. Музей слышал время, очень много инициатив исходило от него самого. Скажем, "Декабрьские вечера". Это не просто хорошие музыканты играют в музее - так везде делают. Это проект, важный для Рихтера, основателя "Декабрьских вечеров", - стремление поставить рядом музыку и пластические искусства, адресовать их одним и тем же людям: слышание, видение. О Рихтере хорошо писал Генрих Нейгауз: "Он в такой же степени человек видения, как и слышания". Это важная идея. В конечном счете, все это служит тому, чему служит музей: он работает для зрителей. Поэтому важно, чтобы люди имели возможность сопоставления культурных пластов. Кто-то лучше видит, а кто-то слышит. Совмещение всегда дает плюс. 31 год существуют "Декабрьские вечера" - треть жизни самого музея.
Музей с годами меняется, это естественно. Но сейчас в мире есть тенденция к мультимедийности, появляется гугловский Art Project. Что важнее - чтобы музей был незыблемым оплотом традиций или чтобы он подстраивался под современность?
Ирина Антонова: Подстраиваться не надо. Надо изнутри, органически чувствовать потребность времени. Смешно отрицать необходимость современных мультимедийных проектов - они очень важны прежде всего как информация, как доступность, демократический подход. Но главная задача в эпоху телевидения и Интернета, - найти баланс между контактом с подлинником и его многочисленными репродукциями, будь то наушники, экран или монитор. Какой бы ни был у вас роскошный экран, "Свобода на баррикадах" Делакруа или "Сдача Бреды" Веласкеса в него не вмещаются. Размер - важный элемент выразительности, впечатления, образа. Так же, как цвет, мазок, фактура, соотношение цветов... "Консервы" искусства не заменяют самого искусства. Мы живем в век репродукций. Мы все получаем через репродукцию. И кто-то на этом останавливается. Вы скажете: картина не пахнет. Пахнет! Только у нее другие запахи.
Или современное искусство. Его бессмысленно показывать на экране. Ведь это обязательно размер, объем, это крупные вещи. В музеях современного искусства обычно в одном зале показывают три-четыре объекта. Один занимает целую стену. Невозможно составить представление о монументальном искусстве, об архитектуре, глядя на экран. Можно только получить информацию. Тот, кто это создавал, рассчитывал на протяженность, объем, высоту, длину, цвет, на сочетание с другими элементами пространства, среди которых находится памятник.
Сейчас век репродукционной культуры. Я сочувствую художникам, им никогда не было так трудно. У них никогда не было соперников, кроме таких же художников. А сейчас все, начиная с фотографии и телевидения, - против них.
Куда нас приведет эта тенденция?
Ирина Антонова: Я не пифия, но есть две возможности. Одна - прощание с миром, который мы сегодня еще продолжаем называть искусством. Еще десятилетия пройдут, и мы уже будем смотреть на него как на нечто из прошлого. Хотя, удивительное дело, целые эпохи сейчас приближаются к нам по силе воздействия. Древнеегипетское искусство, например. Какие потрясающие, невероятные открытия можно здесь делать! Или старое искусство, Вермеер, - крупнейший сюрреалист, какой только возможен, именно сюрреалист, потому, что он пишет в формах бытового реалистического искусства. В XVII столетии он превзошел и Дали, и Магритта. Это же не просто смеющаяся девушка и офицер в доме терпимости, это сюрреалистическая баллада. Недаром там карта висит на стене - это история о дальних странах, о путешествиях, о том, что значит для офицера вдруг на какое-то время приехать в город (имеется в виду картина Вермеера "Офицер и смеющаяся девушка", коллекция Фрик, Нью-Йорк. - Прим. ред.). Или посмотрите, как сейчас прозвучал Караваджо. Итальянцы его открыли заново для себя и для всех. И все вдруг увидели его мощнейший реализм, когда выявлены возможности натуры, которых раньше не замечали. И какими плоскими кажутся нынешние поделки в этом духе. Он дает урок, как можно увидеть натуру.
Вместе с тем, что такое ХХ век? Это ощущение исчерпанности старого пути. Все мы уже прошли, все знаем. И надо теперь - про то, чего нет. Вот мы говорили про то, что есть, теперь будем говорить про то, чего нет. Или есть, но в нашем воображении. Этот путь возможен, но мне кажется, что линия на прямое обращение к действительности не иссякнет. Просто приобретет какой-то другой характер.
Сейчас, с уходом советской идеологии, для вас ушел и целый пласт идеологических проблем. Стало ли легче?
Ирина Антонова: Тогда были идеологические проблемы, но была большая ясность в том, что можно, а чего нельзя. Сделать можно было меньше, чем сейчас, но сейчас надо прилагать гораздо больше усилий. Потому что раньше отчетливо говорили: на это будут деньги, на это - не будут. А других источников финансирования не было. Надо сказать, государство очень многое брало на себя - ту же выставку "Москва - Париж". У нас голова не болела за финансирование. Новое время обострило эти вопросы. Мы столкнулись с новым классом спонсоров. Это люди очень разные, особенно на первых этапах. Сейчас появились люди цивилизованные, готовые помогать, становиться партнерами и друзьями музея. Но системы нет, да и государство к этому не готово. Недаром же у нас нет закона о меценатстве. Меценаты в Америке - они что, великие знатоки искусства и страшные патриоты? Иногда это совмещается, но иногда и нет. Важное значение для них имеют определенные финансовые преимущества. Надо дать эти преимущества и нашим спонсорам. Мы что, хотим, чтобы они только давали и ничего не получали? Но так не бывает, надо быть реалистами.
Сейчас проходят мероприятия, посвященные юбилею музея. Есть среди них проект, который вам больше всего нравится?
Ирина Антонова: Очень интересен "воображаемый музей": таких выставок еще не было. Мы решили обогатить наши залы произведениями, которых у нас пока нет. Нет в нашем немецком разделе ХVI века Гольбейна, Дюрера, мы их попросили у наших коллег. Музей Прадо дал нам Веласкеса, Эль Греко. Мы поместили их в залы соответствующих эпох, и публика легко их находит. Правда, надо обойти два здания музея. Мы быстро обнаружили, что невозможно в один день посетить все, и дали право приходить дважды по одному билету - чтобы познакомиться с этой выставкой.
Какое культурное событие произвело на вас сильное впечатление?
Ирина Антонова: Выставка Ге в Третьяковской галерее. Мы все знали этого художника, но когда его вещи собрались на отдельной выставке, мы увидели, какое он крупное явление и как живописец и как мыслитель. Я испытала волнение, которое не так часто испытываешь на выставках. Думаю, что наша выставка Караваджо тоже была в этом плане очень сильной, в ней была заложена энергия, которая очень необходима нашему выхолощенному миру. Сейчас, к моему стыду впервые прочла "Степной волк" Германа Гессе. Очень сильное впечатление. Там есть открытия, которые ложатся на мое собственное восприятия времени.
Музей меняются - меняется ли восприятие посетителей, их диалог с искусством?
Ирина Антонова: Удручающе нет! И знаете почему? Ощущается нехватка начальной ступени в подходе к искусству, которая должна закладываться в юношеские годы, как любовь к литературе. Любовь к литературе изначально присутствует у нашего соотечественника. Но удручающе низок уровень знакомства с мировым искусством в целом - на школьном и университетском этапе. Единственный главный критерий - чтобы было похоже, причем впрямую. Такого требования нет по отношению к музыке, а в пластических искусствах он самый расхожий. Очень низок уровень эстетического образования. Все, что связано с преображением мира через художественное восприятие, через индивидуальность творца, - оказывается многим недоступно.
Каким бы вы хотели видеть музей в идеале?
Ирина Антонова: В 19-м зале музея есть проект будущего музейного квартала. Мы не заражены гигантизмом, но ищем возможность более комфортного, полного и объемного показа коллекций. Музей начинается тогда, когда в него входят люди. Если их нет, это не музей, это все-таки архив и склад. А для этого очень много чего нужно. Нужны хорошие аудитории с экранами, где показываются документальные фильмы, читаются лекции, проводятся беседы, встречи, концерты поэтические, музыкальные, всякие. Многое зависит от инфраструктуры, возможности купить сувениры, книги, возможности оставить детей на несколько часов среди специалистов, которые, если нужно, напоят, накормят и поиграют. Нужно создать всю эту среду для зрителей.
Для детей такой проект уже создан, насколько я знаю?
Ирина Антонова: Да. Мы им очень гордимся. Называется "Центр эстетического воспитания детей и юношества "Мусейон". Там мы объединили все кружки - и уже существовавшие, и новые, вплоть до офортной и керамической мастерских, библиотеки, там есть свой театр, музей. Старый особняк необыкновенный комфортный, двухэтажный, приятный, с библиотекой специально для детей. Мы создали целую серию книг для них. Специальный арттерапевт работает с больными детьми, начиная от колясочников и кончая детьми с ментальными проблемами, с детьми из детских домов. Около полумиллиона детей в год мы принимаем. А на постоянной основе, приходящих несколько раз в месяц, - более трех тысяч детей. Это замечательное место.