Военная песнь
(отрывок)
И Родина наша, и слава зовут:
Вставайте сыны земли русской!
Несметною тучей враги к нам идут!
Час пробил, служения час!
Борей навевает суровые чувства,
Отчизна нуждается в нас!
Николай Карамзин, июнь 1812 года. Остафьево.
Свободный перевод с немецкого Александра Матвеева
Это стихотворение Карамзина впервые было опубликовано всего пять лет назад. Оно появилось в научном сборнике "Отечественная война 1812 года" (тираж 500 экземпляров). Как рассказывает там же историк В.Т. Козлов: "Был обнаружен неизвестный ранее, написанный рукой Карамзина на посеревшем от времени листе бумаги автограф на немецком языке - стих "Военная песнь". Автограф был, очевидно, выхвачен кем-то из огня, края его обгорели..."
Остается загадкой: почему Николай Михайлович Карамзин, давно уже оставивший поэзию ради написания "Истории государства Российского", вдруг написал патриотические стихи на немецком языке? Да, он прекрасно владел немецким, но стихи явно обращены к родному, русскому читателю. Возможно, он перевел свои же стихи на немецкий для какого-то европейского издания. Но до того ли было ему летом 1812 года? Карамзин писал брату в деревню: "Живем в неизвестности, ждем главного сражения... Не знаю, что с нами будет. Мы положили не выезжать из Москвы без крайности; не хочу служить примером робости..."
Но крайние обстоятельства вскоре наступили, и Николай Михайлович сообщает брату: "Силою решился отправить жену с детьми в Ярославль..." Другу, поэту И. Дмитриеву, он пишет со слезами: "Не говорю тебе о чувствах, с которыми я отпускал мою бесценную подругу и малюток: может быть, в здешнем мире уже не увижу их!.." Сам он оставался в Москве до последнего, выехал из города только 1 сентября 1812 года.
Вся его бесценная библиотека книг и рукописей сгорит в московском пожаре. Чудом удалось спасти рукопись еще не опубликованной тогда "Истории..." - ее спасла для современников и потомков Екатерина Андреевна - "бесценная подруга", жена историографа. Так же бережно, как своих детей, она увезла рукопись мужа в Ярославль, а потом в Нижний Новгород.
Возможно, и этот полуобгоревший листок со стихами на немецком языке сберегла тоже Екатерина Андреевна. Ее младший брат князь Петр Андреевич Вяземский, приветствуя в 1818 году выход в свет долгожданной "Истории...", скажет: "Карамзин - наш Кутузов двенадцатого года: он спас Россию от нашествия забвения..." Справедливо было бы сказать: супруги Карамзины спасли нас от забвения собственной истории.
Вообще у Екатерины Андреевны особые заслуги перед русской словесностью. Она была одним из ближайших друзей Пушкина. Именно ее он захотел увидеть в свой последний час.
Многое, сказанное современниками о Николае Михайловиче Карамзине, можно в полной мере отнести и к Екатерине Андреевне. Например, вот эти слова В.А. Жуковского из письма поэту Ивану Козлову: "При Карамзине душа всегда согревалась и яснее понимала, на что она на свете".
Вернемся в 1812 год. Уже из Нижнего Новгорода 26 ноября Карамзин пишет Дмитриеву: "Как ни жаль Москвы, как ни жаль наших мирных жилищ и книг, обращенных в пепел, но слава богу, что Отечество уцелело и что Наполеон бежит зайцем, пришедши тигром. Ты удивляешься неосторожности Москвитян; но отцы и деды наши умерли, а мы дожили почти до старости без помышления о том, чтобы неприятель мог добраться до Святыни Кремлевской: не хотелось думать, не хотелось верить, не хотелось трусить в собственных глазах; клялись седыми волосами и проч.
Не брани меня... Судьба моей собственной библиотеки служит тебе доказательством, что я не имел средств спасти твою: все сгорело...
С нетерпением жду, чем заключится эта удивительная кампания. Есть Бог! Он наказывает и милует Россию.
Крайне желаю обнять тебя, моего друга; но еще не знаю, где буду жить, на Московском ли пепелище или в Петербурге, где единственно могу продолжить Историю... Боюсь между тем загрубеть умом и лишиться способности к сочинению... Авось весною найти способ воскреснуть для моего историографического дела и выехать отсюда..."
В Москву Карамзины смогли вернуться лишь в мае 1813 года. Увиденное потрясло их. Николай Михайлович писал брату: "С грустью и тоской въехали мы в развалины Москвы... Здесь трудно найти дом: осталась только пятая часть Москвы. Вид ужасен. Строятся очень мало. Для нас этой столице уже не бывать..."