Липецк: "Владельцы коммерческих киосков объявили бессрочную голодовку. Они требуют отмены местного постановления, запрещающего продажу спиртного у школ, больниц, детских садов, а также с 9 вечера и до 9 утра".
Минеральные Воды: "Члены движения "Вече Минеральные Воды" оповестили региональные СМИ о начале бессрочной политической голодовки с требованием отставки мэра. По словам протестующих, поводом к голодовке стали последствия наводнения в Минводах, в результате которого пострадали домовладения местных жителей".
Салават: "Более 600 заключенных колонии строгого режима в Башкирии отказались от приема пищи. Они требуют проверить обстоятельства смерти сокамерника, который скончался, по предварительным данным, от сердечного приступа в больнице".
Крайние способы протеста становятся привычными, едва ли не входят в быт. Только и слышно: там кто-то пытался поджечь себя, тут объявили голодовку... И общественное сознание на удивление спокойно принимает подобные происшествия, все реже находя их чрезвычайными.
Первые сообщения о голодовках протеста (они начали входить в "моду", кажется, в 1987-м), вспомните, нас потрясали. Именно потрясение есть здоровый общественный отклик на всякой насилие, в том числе и совершаемое над самим собой. Теперь же такие известия поступают как сводки погоды. Это привыкание к крайним способам выяснения отношений гражданина с властью столь же опасно для общества, как для больного - пристрастие к сильнодействующему медицинскому снадобью. Крайности входят в общественный организм, притупляя в нем боль и тревогу. Чрезвычайное становится будничным, опасно расширяя территорию возможного и допустимого не только в политической, но и в жизни вообще.
Разумеется, голодовка - нелучший способ донести до власти свои требования. И не только потому, что это опасно для здоровья. Это еще и непродуктивно. Нигде в мире не отправляют в отставку президента, не смещают главу правительства и не распускают парламент только на том основании, что этого, отвергая пищу, требуют, предположим, десяток шахтеров или железнодорожников. Любые протесты и требования, замешенные на игре со смертью, практически нигде и никогда не достигают сиюмоментных целей, разве что показывают температуру общественных борений и страстей. Но в том-то и состоит природа таких акций: они всегда - вызов возможному. Зачем в самом деле игрой со смертью добиваться того, что и так достижимо, поддается нормальному, естественному ходу вещей. Причем никто из голодающих, если есть в нем хоть капля рассудка, всерьез не рассчитывает на полное, неукоснительное выполнение своих требований. Торжествует известный принцип: требуй невозможного - получишь максимум.
Допустимость и даже необходимость противостояния не на жизнь, а на смерть впечатаны в сознание нескольких поколений фольклорным: "И как один умрем в борьбе за это!" Самоубийственный пафос этой революционной классики, сотворенной "варварской лирой", долгие годы будоражил умы. Воспитанию безоговорочной готовности пасть жертвой в борьбе роковой немало способствовала и романтизация человеческой гибели во имя светлого будущего, и разрыв с церковью, осуждающей самоубийство, какими бы идейными мотивами оно ни диктовалось. И, кстати, еще на заре большевизма обнаружилось, что террор и самотеррор - близнецы-братья. У них один и тот же источник питания - презрение к человеческой жизни, к свободной и независимой личности. Действительно, кому не дорога своя жизнь, тому дорога ли чужая?
Гюстав Лебон, французский социолог начала XX века, исследователь психологии народов и масс, писал о людях, свихнутых на какой-то идее: "Как бы ни была нелепа идея, которую они защищают, и цель, к которой они стремятся, их убеждения нельзя поколебать никакими доводами рассудка. Презрение и преследование не производят на них впечатления или же только еще сильнее возбуждают их. Личный интерес, семья - все ими приносится в жертву. Инстинкт самосохранения у них исчезает до такой степени, что единственная награда, к которой они стремятся, это мученичество".
Отказ от публичных акций, допускающих игру со смертью, достигается не заявлениями и декларациями, а иной раз простым проявлением благоразумия. Но фанатизм недоступен для здравых рассуждений, сколь бы основательны они ни были. Эта свихнутость на какой-то одной идее творит разрушительную работу. Тогда как богатство и разнообразие идей - не только признак здорового общества, но и залог его безопасности.