Речь шла об одной исповедальной повести.
И тогда я впервые задумался над тем, а что это, собственно, такое - литература?
Проблема была еще в том, что это было время торжества "русского постмодернизма", когда "литературой" стали называть все, решительно все... Вплоть до рекламных текстов и даже надписей в кабинках туалетов. И тогда же очень модным стало понятие "мир как текст", которое пришло к нам из западной новейшей философии. Как любой текст стали называть литературой, так и любое явление жизни называли текстом. Полет в космос - текст! Скандал мужа с женой - текст!
Вновь я задумался над этим, когда недавно прекрасный прозаик, руководитель кафедры литературного мастерства в Литературном институте Сергей Есин подарил мне книгу "Валентина" о его покойной жене, известном кинокритике Валентине Ивановой. Она состоит из нескольких частей. Рассказ Есина об их семейной жизни и их обоюдной беде: Валентина Иванова много лет, до самой смерти жила с отказавшими почками, на "гемодиализе", "искусственной почке". Сначала три раза в неделю, потом - пять, потом каждый день она должна была в стационаре на несколько часов подключаться к огромному аппарату, выводившему из организма лишнюю жидкость, прочищавшему кровь. Подробности об этом рассказаны самой Ивановой в повести "Болезнь" (кстати, опубликованной в "Новом мире"), тоже вошедшей в состав книги. Далее идут выдержки из "Дневников" Есина, которые уже выходили и продолжают выходить отдельными книгами и которые критика давно считает одним из самых заметных и необычных явлений современной литературы - все-таки литературы! Воспоминания друзей и знакомых Ивановой, библиография ее статей - огромная! Но самое странное в этой книге - интервью Ивановой с Есиным о том, как ему-то живется с ней. Вот такая книга...
Она оставляет ошеломляющее впечатление. Не побоюсь сказать, что я давно не читал вещей, до такой степени пронзительно-достоверных, пугающе-достоверных и, я бы даже сказал, беззаконно-достоверных. Судить о ней по законам литературы невозможно. Как по ним судить, например, исповедь умной, сильной, энергичной и весьма известной в своих кругах женщины, которая знает, что приговорена к медленному умиранию, что никакой надежды на выздоровление нет (с операцией опоздали), что с каждым годом, месяцем, неделей, днем ей будет все хуже, хуже и хуже, потому что искусственная почка все равно не может заменить живую?
В предисловии к повести "Болезнь" критик Лев Аннинский пишет: "Феномен прозы Валентины Ивановой - в том, как соединяется это звездное мерцание (жизнь автора в кино. - П. Б.) с запахами хлорки, карболки и клопомора, витающими над больничными койками. Две бездны: верхняя и нижняя - измерены одной душой, которая на грани, на границе, на лезвии, рассекшем жизнь, повторяет:
- За что? За что? За что?"
Не менее сильное впечатление оставляет "Дневник" Сергея Есина. Но в какой-то момент ловишь себя на том, что это читать НЕЛЬЗЯ. "Ко времени диализа В. С. (Валентина Сергеевна Иванова. - П. Б.) немножко разошлась. В весе она все-таки прибавила - 47, 300. Когда уходил из больницы, на лотке купил ей новые шерстяные носки взамен тех, которые чуть прохудились...". "Я вошел в зал (диализа. - П. Б.), увидел Валю и тут же заплакал...". "Самоходом в метро поехал к В. С. и вдруг застал ее хотя бы улыбающейся мне..."
И это, поверьте, еще не самые откровенные цитаты.
Читая книгу (а она захватывает против воли!), я часто ее откладывал и задавал себе тот же самый вопрос, который прозвучал в предисловии Льва Аннинского: "За что?" Мне - за что?! Почему я должен вникать в это безвыходное горе, в эту болезнь, на самом деле - просто болезнь, да, страшную, но все-таки болезнь?
Может ли это становиться "текстом", "литературой", выходить каким бы там ни было тиражом?
Она называла мужа только по фамилии: "Есин сказал..."; "Есина дома нет..."; "Есин, почисть картошку..." У них были весьма непростые отношения, которых составитель книги не скрывает, как не скрывает и того, что смерть жены была для него тяжелейшей утратой, на грани утраты смысла жизни вообще. Болезнь, не спрашивая ни Валентину Иванову, ни Сергея Есина, стала содержанием их жизни на многие годы. Она, собственно, и стала последней и окончательной проверкой этой семьи на прочность. Да, но мне-то это зачем?!
Вдруг вспомнил рассказ А. П. Чехова "Крыжовник":
"... как, в сущности, много довольных, счастливых людей! Какая это подавляющая сила! Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых... Все тихо, спокойно... Очевидно, каждый счастливый чувствует себя хорошо только потому что несчастные несут свое бремя молча... Надо, чтобы за дверью каждого счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные".
Так, может, книга об этом? Нет, конечно. Хотя функцию молоточка она выполняет. Но оба ее главных автора - все-таки не простые люди, не просто "несчастные". Это опытные писатель и журналист, которые хорошо знают цену слова. Да, им удалось сделать болезнь - просто болезнь - литературой. Уж не знаю, высокой или нет, но яркой, сильной, впечатляющей, оставляющей в душе читателя неизгладимый след и имевшей в свое время огромный читательский отклик - на повесть Валентины Ивановой пришло множество писем.
Если это не литература, то что тогда литература?!