Перед тобой - россыпи чужих драгоценностей, исчезнувших жизней, неведомых судеб. Эти "контрольки" и контактные отпечатки, карточки на память и фотооткрытки с морскими видами никогда не претендовали на музейный показ. Они были подспорьем для профи, не выходившими за пределы лаборатории, массовой тиражной продукцией или непритязательными снимками "для своих". Словом, они никогда не думали представлять искусство фотографии. Они и не представляют. Выставка, сделанная куратором Сергеем Бурасовским, не про историю искусства, скорее - про историю медиа. Она про бытование фотографий. Про то, как она делалась, распространялась, для чего служила и чем была для людей.
Если честно, трудно сказать, чем она не была. Ее использовали для популяризации знаний о родной стране. Судя по тому, что набор открыток "Русские типы", который первым догадался выпустить, по-видимому, Вильям Каррик в 1860-х, в 1900-х подготовил еще и Алексей Мазурин, любознательность и патриотизм были в чести. Она годилась для репродукций. На выставке можно увидеть съемку собственных рисунков, которые делал Иван Смоляков, сосланный в 1916 году в Якутию, в Витим. В одной из нарисованных фигур с кандалами на ногах историки узнают Серго Орджоникидзе. На других - зарисовки комнаты, весьма, как сейчас сказали бы, минималистской по обстановке, и профиль изможденного человека на подушке. Для чего понадобилась съемка рисунков? Чтобы послать родным в письме? Почему не послать сами рисунки? Или фотографии оставались вместо рисунков для себя, вместо зарисовок в блокноте.
Фотография была отличным сырьем для коллажа, который делался как... подарок. Тепло дружбы, тщательность работы до сих пор впечатляют в маленькой самодельной открытке, датированной 23 февраля 1943 года. Надпись сообщает, что на ней изображен "Мой лучший друг Виктор Агафонов". Друг Агафонов, наверное, был художником, как и отправитель подарка: его круглое мальчишеское лицо в очках и шляпе помещено на "постамент" мольберта с кистями. Рядом нарисован свернутый лист. Никаких напоминаний о "текущем моменте". Напротив, по контрасту с войной коллаж напоминает о мирной жизни, радостях дружеских розыгрышей и чаепитий с вареньем.
Разумеется, фото годилось как историческое свидетельство. И, кстати, маленькая фотография тут даст фору большой. Именно потому, что она не предназначалась для публичного просмотра, в залежах домашних архивов можно было обнаружить снимки, которые из официальных хранилищ вычищали без следа. К примеру, карточку 1919 с выстулением председателя Реввоенсовета Льва Троцкого перед красноармейцами. Никакой трибуны, обычная поляна, посреди в круге солдат жестикулирует Троцкий. Другой снимок - еще более невероятен. Я, признаться, глазам не поверила, увидев дату - октябрь 1918. Разгар Гражданской войны. А на фото - милое интеллигентное семейство с малышом на руках позирует на фоне швейцарского Лугано. Собственно, ничего особенного, если не знать, что эти интеллигентные персонажи - Феликс Дзержинский с женой и сыном. Образ железного Феликса в гимнастерке и образ утонченного европейца, кажется, не могут иметь ничего общего точно так же, как пейзаж Лугано - с кровавым месивом Гражданской в России.
На этой выставке - все неожиданно. Тут можно наткнуться на фотооткрытку (1861) с портретом имама Дагестана и Чечни Шамиля, сделанную С.Левицким. И не знаешь, чему удивляться больше: тому, что имам с белейшей бородой и гордой осанкой горца чем-то похож на Льва Толстого, или тому, что его слава была такова, что портрет его тиражировался в открытках. А затем увидеть снимок Сергея Есенина в "Англетере", сделанный пять часов спустя после смерти. Белокурая бедовая голова поэта на подушке "в цветах" и выражение отчаяния, которое не забыть. Кто снимал его? Это явно не снимок судэксперта. Снимал человек, которому Есенин был дорог и который фотографировал в том же ракурсе, как делал бы рисунок. Художник, поклонник? Репортер? Кто мог получить разрешение на съемку в номере вскоре после трагедии?
Но кроме подробностей событий "маленькая фотография" - надежный хранитель массовых стереотипов и представлений, которые способны пережить любую идеологию. Происходят революции, рушатся империи и падают короны, меняются лозунги, власть, газеты и цены на рынках, перекраиваются платья и границы, но безвестные фотографы в ателье разных городов будут делать совершенно одинаковые снимки в 1900 и 1930. На них молодые мужчины будут позировать за рулем нарисованного авто, сосредоченно глядя на зрителя или устремляя взор вперед. И неважно, что на одном, сделанном в 1900, солдаты царской армии с усами точно такими же, какие будут у советского маршала Буденного, а на другом, 1930 года, - гражданские лица без усов в кепках, снявшиеся по случаю "зачистки соваппарата по Селивановскому р-ну". Типа, зачистили, как следует, и теперь надо по такому случаю сфотографироваться. Чтобы потом смотреть и вспоминать о приятном.
Любопытно, что даже с реальным автомобилем Николая II (причем, это автомобиль-сани, с полозьями и колесами одновременно), захваченным народом в 1917, люди фотографируются точно так же, как снимались бы в ателье. Зато уж если появляются изменения в композии, форме этих снимков, то они практически всегда маркеры тектонических социальных сдвигов. На другом фотоколлаже1930 "Привет из Ленинграда" молодой человек позирует в "продвинутом" ателье, где можно сняться уже за штурвалом самолета, оставляющего далеко внизу паровоз и пароход. Про постановочные "агитфото", которые напоминают гротесковые театральные скетчи, я уж не говорю. На одних появятся "граждане новой России", на другом - останутся "Забавы нэпмана". Последние вполне карикатурны: упитанный "нэпман" не находит способа развлечься лучше, чем закурить от подожженной купюры, другая свернутая купюра - в горлышке бутылки вместо пробки. Фотография, предназначенная для масс, становится средством агитации.
Маленькая фотография может также многое дать для "большой" истории фотографии. Даже листок из альбома пионеров может таить неожиданности. Казалось бы, подумаешь! Рядом с письмом, написанным старательным детским почерком, крохотные снимки летних радостей в пионерлагере 1933 года. Радиолюбители, игра в кегли, изучение азбуки Морзе и проч. Имя Бунимовича Давида Захаровича, которому пишут пионеры, мало что говорит. Начинаешь вчитываться и - ахаешь! Дети пишут изобретателю "фотоигрушки "Юный Фотокор", которой они научились снимать. Она пригодилась, когда сломался затвор большого аппарата с пленкой 9х12 см. Получается, что крохотные четкие снимки на альбомном листе - сделаны "фотоигрушкой" 1933 года! Перед нами сюжет не только о детском отдыхе, но и о популяризации фотографии, об истории фотоаппаратов... Не говорю уж о том, что такие "крохотки" вряд ли сохранились во множестве.
Формат снимков задает еще и дистанцию взгляда, камерного, почти лирического. Эти снимки до "эпохи соцсетей" и youtube. Отпечатки, чей формат и предназначение сегодня стали прошлым. Удивительно ли, что знакомство с маленькой фотографией "один на один" способно оказаться личной встречей с историей.