Неожиданной для многих оказалась близость спектакля одного из лидеров европейского авангарда, лауреата европейской премии "Новая театральная реальность" к тому, что делает Евгений Гришковец, кстати, открывавший фестиваль "Соло" своей новой работой "Прощание с бумагой". Дельбоно - вроде сходным с Гришковцом образом - исследует границу между личным и публичным, проверяет механизм превращения, перехода одного в другое.
Его работа выглядит такой же простой, как у его российского коллеги, но в театральном смысле она гораздо изощренней. В том ли дело, что Дельбоно прошел школу театральной антропологии и путешествовал с последователями Эудженио Барбы в Индию и на Бали, в том ли, что, по его собственным словам, он вырос в семье, где католиками стали еще до Иисуса Христа. В том ли, в конце концов, что он считает необходимым не поддерживать сложившиеся конвенции, а взрывать их посредством театра. Но в его полном барочного пафоса и страсти спектакле, где говорится о боли и смерти, чувствуется принадлежность большой театральной традиции.
"Июньские рассказы" - моноспектакль, в котором царствует сам Пиппо - актер, автор и персонаж. Рожденный в июне, он рассказывает о своей семье, о боли и смерти. Наполняя зал энергией личного присутствия, разрушая барьеры, рассказывая анекдоты о священниках и президентах, посылая воздушные поцелуи своей умершей три месяца назад маме, с шутками и прибаутками о Берлускони и футболе он подбирается к своему главному сюжету - связи любви и вины. А вместе с ним - связи личной истории с театральным событием.
Мы узнаем, что в юности у него был друг, и он подражал ему во всем - из любви. Но когда марихуана сменилась героином, он уже не мог идти за ним. И так, как спасение - от любви и смерти, в его жизнь вошел в театр. И он уехал на гастроли и там узнал, что друг разбился на мотоцикле - между прочим, на его мотоцикле - и лежит в коме. Он приехал и, стоя за стеклом его палаты вместе с его невестой, потому что у всех должна быть невеста, махал рукой. А друг отвечал, вот так. Здесь Дельбоно поднял правую руку и сжал ее несколько раз в кулак механическим жестом. А потом случилось преображение. Он вышел на авансцену и уже совсем иным образом - под истовое пение Дженис Джоплин - встал на стул и еще раз несколько раз осуществил этот прощальный жест. Его голос звучал так же надрывно, как и ее, речь преобразилась в поэзию, и вместо обаятельной болтовни на сцене возник театр.
Дельбоно еще несколько раз проделывал тот же фокус, когда горестные, но житейские истории, рассказанные с предельной искренностью, преображались в рычащий, полный поэзии и страсти, старинных жестов и новых смыслов театр.
Сыгранные без всякой "системы Станиславского" чувства и желания преображались в магический театр - прошлое, уплотненное до маски, до символического жеста превращало нашу жизнь в миф.