Качество искусства, особенно, если оно изредка появляется на домашнем экране, определяется крайне просто: оно перестает быть привычным фоном, который не мешает пить чай, пролистывать газеты или чистить картошку. Ведь, как писал Теодор Адорно, не мы слушаем музыку, - это музыка слушает нас. Так и телероман Сергея Урсуляка вырывает нас из контекста сиюминутной обыденности и заставляет вглядываться в экран. И в самих себя.
И в какой-то момент становится неловко, стыдно от того, что ты, находясь в сегодняшней относительной безопасности, в комфорте, заменившем ценности, позволяешь себе бездельно глазеть на то, как страдали, умирали и выживали твои недавние предки, от которых тебя отделяют каких-то семьдесят лет. Когда в тебя проникает ужас и восторг войны, когда ты становишься малой, и не в каждый момент отдельной, частью страдающего и сопротивляющегося целого, когда понимаешь, что право на смерть и на жизнь зависят не от тебя только, но все же от таких же, как ты, что они и есть твоя судьба, твой ад и рай, то нынешние страдания и сомнения отступают на второй план, кажутся сущей ерундой. Во всяком случае, на то время, пока ты вглядываешься в экранное пространство. Мне посчастливилось погрузиться в этот фильм и в очередной раз перечитанный роман Василия Гроссмана во время длинного путешествия, когда можно было смотреть и читать не отрываясь, перелистывая страницы книги вслед за увиденным на экране. И удивляться тому, как Урсуляк, жертвуя многими - и весьма важными - сюжетными линиями романа, вынужденно отказываясь от многих деталей и подробностей, которые так ценны в прозаическом оригинале, написанном цепким пером военного корреспондента, ухватил само существо этого замечательного произведения.
Как ни сопротивлялся талантливый Эдуард Володарский этому "гнилому", по его определению, роману, магия прозы Гроссмана оказалась могущественнее идеологического идиотизма, когда начинают меряться размером своей любви к Родине. Да и с кем? С человеком, прошедшим ад Сталинграда и интеллектуальное палачество Михаила Андреевича Суслова и его приспешников из партийных и иных карательных органов? Весь этот современный псевдопатриотический бред, эту чудовищную пошлость, которая не может скрыть не менее чудовищного невежества, написанную и высказанную вполне благополучными современными людьми, стыдно и больно читать и слушать. Мертвые сраму не имут. Но ведь к живым это не относится.
Дискуссии, развернувшиеся вокруг телефильма Сергея Урсуляка и романа Василия Гроссмана, в которых с помощью замысловатой на первый взгляд, но по существу незатейливой, словесной эквилибристики, пытались отделить патриотическое кино от непатриотического романа, к сожалению, подталкивают к одной простой и, увы, грустной мысли: мы смело изменяем мир вокруг себя, невероятные еще вчера открытия науки и техники преображают окружающую нас материальную реальность, но как мало меняемся мы сами. И не всегда в лучшую сторону. За эти семьдесят лет, отделяющих нас от Сталинградской битвы мы научились еще изощреннее, чем они, оправдывать наши сделки с собственной совестью. Но ведь мы не живем на войне перед лицом смерти. Мы заброшены в жизнь, и у каждого - своя судьба.
Как справедливо писал один из лучших исследователей советской военной прозы и сам фронтовик Лазарь Лазарев, Василий Гроссман написал роман о свободе. О той великой свободе, цена и величие которой открылись многим людям советской страны именно в окопах Сталинграда. О свободе, могущественное притяжение которой, было освящено не жизнью, но смертью - прежде всего. Перед лицом смерти бояться некого. Бояться можно только перед лицом жизни. Дух Сталинграда - это дух свободы, который в конечном счете и определил победу нашего народа в войне с фашизмом. Народа, замордованного раскулачиванием, индустриализаций, сталинским террором, который бился с гитлеровцами не на жизнь, а на смерть во имя своего исторического будущего. Во имя выживания этноса в вечности, а не ради революционной утопии и ее вождей. В нашем удобном для жизни настоящем мы вспоминаем об этом нечасто, - фильм С. Урсуляка напомнил об этом властно и мужественно.
Название романа В. Гроссмана в молодости казалось мне причудливым. Ведь оппозиция жизни - смерть. "Судьба, - думал я, - это и есть жизнь". Только с годами остро почувствовал, что можно прожить жизнь вне судьбы, за ее пределами. И бытие окажется существованием.
В 2001 году в Петербурге, в Царском Селе я встретил Михаэля Наумана, первого в объединенной Германии Федерального уполномоченного по делам культуры и информации при канцелярии Бундесканцлера, попросту говоря, министра культуры ФРГ. Когда мы почти осушили вторую бутылку водки, он мне сказал, что его отец погиб под Сталинградом, я ответил, что мой воевал там же и был сильно покалечен. Мы сидели за накрытым столом, в залитом весенним солнцем ресторане и молчали. Судьба.