У нас есть, возможно, лучший - самый молодой, сильный и полный творческой энергии оперный театр Москвы. У него слава в стране, у него мировой успех, он - самый приглашаемый за рубеж, самый дружный, самый сплоченный столичный театральный коллектив. У него самый молодой художественный руководитель, в 24 года создавший этот театр-уникум; зарубежная печать уже назвала Дмитрия Бертмана оперным гением.
На родине, как всегда, долго не верили, потом сообразили и стали строить знаменитому театру новое здание - в дополнение к старинной усадьбе с крошечным залом, где он прежде играл. "Геликон" временно переселился в конференц-зал на Арбате, где и кукольному театру долго не выжить, не то что оперному. Но ожидание скорого новоселья вселяло оптимизм и силы.
По первоначальным планам мы давно уже сидим в большом зале с царской ложей, переделанной из старинного усадебного крыльца, смотрим "Князя Игоря" с мировыми звездами, которые обещали приехать на праздник открытия нового московского Оперного дома. В реальности - ждем обещанного уж скоро десять лет, а начатый котлован, несмотря на все обещания, завален снегом, и разворошенная усадьба разрушается сама по себе. Как и сам этот театр - гордость столицы.
| |
| Видео: Сергей Куксин |
Все эти годы мы видели, как бился театр за то, чтобы вдохнуть в стройку жизнь. И как творческая энергия уходила на преодоление бюрократической инерции, на разруливание каких-то тайных интриг, на уговаривание чиновников выполнить обещанное - на то, чтобы выжить по горло в трясине. Но идут годы, люди не становятся моложе, планы давно обрушились, а придумывать новые уже мало охоты: любимый страной и миром театр почувствовал, что никому не нужны ни его премьеры, ни его будущее. Энтузиазм творческого руководства в затянувшейся безнадеге медленно, но верно угасал: театр в конференц-зале - это как птица с подрезанными крыльями. Бертман от битв устал: безнадега не способствует вдохновению; премьер в его постановке все меньше, обязанности режиссера в новом спектакле исполняет балетмейстер Эдвальд Смирнов.
"Кальманией" театр отмечает 130-летие Имре Кальмана - одного из отцов венской оперетты и кумира театральной публики ХХ века. Затея замечательная. Оперетту пели такие оперные звезды, как Джоан Сазерленд, Елена Образцова, Весселина Касарова, Николай Гедда, Хосе Каррерас, Аннелизе Ротенбергер... Лучшая по вокальному уровню труппа Москвы могла подарить нам вечер наслаждений, и я представляю, каким мог бы стать этот спектакль в руках талантливого режиссера.
То, что придумал Смирнов, заставляет отводить взгляд от сцены. Не потому, что скабрезность, без которой он, очевидно, не представляет себе оперетту. Просто великолепные певцы, актерские возможности которых мы уже знаем, вынуждены заниматься не своим делом: неловко дрыгать ножкой, имитировать не свойственную им "каскадность", тяжеловесно изображать опереточную легкость и активно притопывать, притворяясь танцующими.
Беда началась уже с увертюры - наскоро скомпонованного попурри, прозвучавшего с вагнеровской обстоятельной тяжеловесностью. Всегда пластичный оркестр "Геликона" под экспрессивным напором Константина Чудовского вдруг обнаружил неповоротливость, да и занятые в шоу солисты, очевидно, полагая, что уж Кальмана-то они вытянут одним касанием мизинца, выдали вокал сырой, необработанный, из всех оттенков и нюансов используя только фортиссимо. Оперетта им не по зубам?
Да нет же, мы знаем восхитительную, легкую и артистичную "Летучую мышь", поставленную когда-то Бертманом и живущую до сих пор. Там, в частности, необыкновенно хороша Марина Андреева - та самая, которая в "Кальмании" поставлена в отчаянные условия фальшивых мизансцен и, вынужденная играть поперек музыки, делает из своей Виолетты ("Фиалка Монмартра") пародию. Из колоритной Инны Звеняцкой Смирнов почему-то кует Богданову-Чеснокову, хотя известно, что даже из сотни зайцев не соорудишь одного медведя. В этом шоу все случайно, натужно, необязательно, неталантливо, все мимо кассы, почти никто из исполнителей не понимает, о чем поет и кого играет, - все следуют простейшим штампам, от которых лучшие опереточные труппы давно отказались.
Закулисные кишки спектакля вывалены наружу: словно воочию видишь, как хореограф пытается научить оперных сопрано, теноров и баритонов тому, чему учить уже поздно. Как, сдавая одну позицию за другой, он упрощает задания, сводя танец к пресловутому хоровому топанью a la пылкий мадьярский мачо. Как ему самому невыносимо трудно перевоплощаться из гения пластики в режиссера - то есть придумывать то, чего он изначально не умеет.
Злые языки говорят, что мы страна, где все заняты не своим делом. Новая премьера исчерпывающе проиллюстрировала этот принцип. Здесь Вагнер тужится стать Кальманом, хор - балетом, вальяжная дива - разбитной субреткой, хореограф - режиссером, а о том, что такое опереточный драйв, не знает никто. И ни замечательные голоса, ни изящная сценография Татьяны Тулубьевой и Игоря Нежного уже ничего не могут спасти: великолепный театр, лишившись привычного камертона вкуса, меры и художественного качества, резко снижает уровень: когда идет борьба за выживание, людям уже не до высокого творчества.
Так красавец-здоровяк, которого морят голодом, обещая сосиску, но год за годом питая только посулами, теряет надежду, спадает с лица, слабеет, дряхлеет - его медленно убивают. Выпущенная в отчаянных условиях премьера "Кальмании" своими конвульсиями сигналит: еще год-другой нашего общего бездействия - и гордость Москвы "Геликон", без дома, без нормальных условий для творчества, может погибнуть.