Это театр музыкальный едва ли не в большей степени, чем драматический. Театр пластики, ритмов, масок, трагического шутовства. Прийти для пробы на один вечер - не увидеть ничего: воспринимать его можно только в комплексе - он сам по себе спектакль, интересен во всех проявлениях, от происходящего на сцене до того, что вчерашний Меркуцио сегодня продает в фойе книжки, а Гамлет может выйти в массовке и явно этим счастлив. Интересно наблюдать, как быстро растут его актеры, как влюбляют в себя публику, как играючи заводят зал.
Кто-то, случайно увидев, считает театр скоморошьим и не подозревает, с каким трагикомическим накалом он может сыграть "Годунова", как может из предметов быта выстроить такую образную систему, что в хрестоматийной пьесе откроется бездна новых смыслов. Как умеет приблизить к нам события Эльсинора или Вероны и перевернуть душу, заставив их примерить на себя. Его "Король Лир", где режиссер еще и в главной роли, укладывает шекспировский текст в такую емкую систему метафор, что это уже другой вид искусства, где вербальное подтверждение как бы и не нужно - так Чайковский уложил в бессловесную симфоническую сюиту поэзию и трагизм "Ромео и Джульетты". Его "Большая советская энциклопедия" - современная трагедия, выросшая из рядового события повседневности. Ирина Ермолова здесь, как и в "Трамвае "Желание", явила себя грандиозной трагедийной актрисой, каких в стране мало. Гомерически смешная "Баба Шанель" - грустнейшее прощание с корневой культурой некогда музыкальной страны, ее отпевание на обломках. Скоморошье начало торжествует в "Слуге двух господ": Гольдони - повод для азартной "игры в театр", пылкое объяснение в любви к нему, - как когда-то у вахтанговцев Гоцци. Увиденное не отпускает, заставляет о себе думать, и переключиться на пустой телеящик, модное чтиво или на выморочный эксперимент очередного "радикального творца" мучительно трудно - словно из сверхплотной материи ухнешь в торичеллиеву пустоту. Театр как живое существо: даже промахи вплетаются в сюжет его жизни, только укрепляя нежность к нему, - конопушки на любимом лице.
Этот автор-театр выбивается из ряда модных сытых: он вечно голоден. Изголодался по живым страстям, умеет слушать реальность улиц, смех и боль страны, и спешит поделиться этим богатством, пригоршнями бросает его в зал, излечивая своих зрителей от привычной уже московской анемии. Он рожден любовью, в нем живет любовь - поэтому он живой, теплый, ранимый, поэтому его ответно любят - как родного. В нем есть молодая свежесть и энергетика безбрежно талантливой народной стихии, которые и давали жизнь любому настоящему театру, начиная от шекспировского "Глобуса".
Гастроли закончены. Лейтмотив отзывов в Интернете: театр уехал - и словно образовалась пустота... Это в театральной Москве - пустота? Есть о чем задуматься.