Впрочем, о лирике, на первый взгляд, сложно говорить. Какая уж лирика - в черных, словно рубленых, прямоугольниках "Парсун" и "Тотема", сложенных из орденских планок, затянутых патиной времени, словно состарившиеся иконы! Какая уж лирика - в покалеченном бронзовом бюсте римского полководца Велизария с узнаваемыми чертами русского маршала, чья зияющая трещинами и пробоинами волевая голова увенчана лавровым венком и сшита грубыми металлическими скрепами! Если подразумевать под лирикой сердечные излияния и томные всхлипы, то никакой. Если эпитафию числить среди поэтических жанров, то - прямое. Потому что израненный, гордый герой "Велизарий" отсылает, конечно, к античным римским руинам, но едва ли не в большей степени - к Бродскому. К его чеканным строкам, написанным "На смерть Жукова": "Воин, пред коим многие пали // стены, хоть меч был вражьих тупей, // блеском маневра о Ганнибале // напоминавший средь волжских степей. // Кончивший дни свои глухо в опале, // как Велизарий или Помпей".
Борис Орлов, в сущности, использует тот же оптический эффект, что и поэт. Каждый из них, чтобы увидеть "большое... на расстоянии", выстраивает систему исторических параллелей. Бродский спрессовывает время, сталкивая античность, ритм державинского "Снигиря" памяти Суворова и грубый жаргон, в котором солдатские сапоги даже не кирзачи - "прахоря". Орлов соединяет условность полуразрушенного бюста и символический лавровый венок победителя - с деталями советского маршальского мундира и портретным сходством. И художника, и поэта не интересуют меланхолические (или - романтические) переживания на руинах прошлого. Их позиция гораздо больше похожа на стоическую позицию солдата, ведущего безнадежный бой. Безнадежный, потому что противник - "алчная Лета". Они ведут этот бой не из-за расчета на победу, скорее - из-за чувства долга, упрямства, мужества. В этой ситуации художник и поэт оказываются не созерцателями - действующими лицами. Пожалуй, даже героическими лицами. Потому что их подвига никто особенно не жаждет.
Столкновение художника с "рекой времен" становится фактически главной интригой выставки "Фантомные боли". Пространство небольшого зала спецпроектов Орлов превращает почти в пантеон, строгий и лаконичный. В пантеон забытых героев и поблекшей славы. Собственно, тема руин, обреченности и безымянности героев была среди основных мотивов "Гибели богов" - так называлась одна из инсталляций 1990-х. Ее, кстати, можно увидеть в одном из залов Третьяковки, идя на нынешнюю выставку. Рядом с деревянными обломками крыльев рухнувшего на землю героя - череда плоских фанерных безликих бюстов: "Первый неизвестный", "Второй неизвестный", "Третий неизвестный"... Перед нами была гибель утопии. Тут лица превращались в знак, скульптура - в плоские геометрические фигуры. Трагедия - в неудавшийся ярмарочный аттракцион.
В нынешнем проекте движение, пожалуй, обратное. Орлов берет знаковые советские фотографии, будь то крестьян, поднимающих столб электропередач, шагающих бодро спортсменов на параде или оглохших и охрипших артиллеристов на линии огня... Безымянные люди на фото, кажется, существовали лишь как колески, винтики огромной государственной машины либо как символы новой жизни и нового человека. Орлов эти фотографии увеличил до масштаба монументального панно. При этом большую часть снимков затянул веселенький орнамент хохломы. Красно-черный растительный орнамент "органично" вытесняет серебристую плоть бледнеющих фигур. Орнамент, как и "алчная Лета" или "безжалостный Хронос", ненасытен, витален и не способен на пощаду. Но из-за его хаотичного движения то одна фигура, то другая оказывались отделены от своих собратьев, словно зависая перед окончательным исчезновением между сюжетом истории и набирающим силу декоративным мотивом. И тогда вдруг на мгновенье становится видна крестная тяжесть столба, опущенного на спину крестьянина, детская угловатость маленького тощего барабанщика, перевязанная голова контуженного артиллериста... Как в хоре становятся вдруг различимы отдельные голоса, так в монументальных "поврежденных" фотоотпечатках - лица и судьбы.
Получается, что персонажи нового проекта Бориса Орлова существуют в мире, очень похожем на мир античной трагедии. Тут есть герой Велизарий-Жуков, есть другие герои, чьи имена и облик утрачены... Есть хор - образ коллективного тела. Есть рок, с которым все они сталкиваются, - в виде смерти и "алчной Леты". Есть руины, которые автор пытается "дорисовать" в ходе "опытов реставрации". "Архитектурный ордер" в результате соединяет рельеф с прозрачностью рисунка. Руины плавно переходят в план-проекцию. В архаике почерневших "Парсун" и "Тотема" с их жесткой лаконичностью и почти монохромностью вдруг почудится геометрия супрематистов.
Попытки создать проект идеального будущего зеркально отразятся в археологических "опытах реставрации". Но это не умозрительный виртуальный труд. Скорее - попытка связать времен распавшуюся нить в сердце художника. Он, ощущающий целостность прошлого и настоящего, обречен на "фантомные боли". Но смысл его работы не в том, чтобы "вылечить травму" истории, а в том, чтобы, напротив, не забыть о ней. Тем более - на брегах алчной Леты.