Владислав Отрошенко - родом из Новочеркасска, он потомственный донской казак, автор нескольких книг прозы, посвященной культуре и истории донского казачества, но не шолоховском ключе, а казачества как особой эстетики, сродни эстетики японского самурайства. Живет в Москве и весьма известен в литературных кругах, но до сих пор не пользовался громкой популярностью среди широкого читателя. Тем более отрадно, что "Гоголиана", едва появившись, уже вошла в топ-двадцатку наиболее раскупаемых книг в разделе современной прозы. Книги Отрошенко переведены на несколько языков, рецензии на них выходят в газете "Фигаро", он является обладателем одной из самых престижных итальянских премий "Гринцане Кавур" (из русских ее удостоились также Евгений Евтушенко и Людмила Улицкая). Но на родине литературная карьера писателя не то чтобы не сложилась, но сложилась явно не соразмерно его таланту.
Наше отношение к литературе становится все более потребительским. Прошли времена, когда публика ждала открытия новых имен, и они не заставляли себя долго ждать. Сегодня та часть публики, которая не отпала от литературы совсем, переключившись на другие источники информации (а литература в конечном итоге это тоже информация о мире), относится к ней потребительски по принципу "дай нам того, чего мы ждем, и не заставляй нас ломать голову над тем, чего мы не знаем и не понимаем". Современное потребление литературы сродни легкой наркотической зависимости. Одни подсели на Бориса Акунина, другие - на Виктора Пелевина, третьи - на Людмилу Улицкую, четвертые - на Дарью Донцову, а пятые - на Дмитрия Быкова... Разумеется, эти читательские сегменты между собой пересекаются, жестких границ здесь нет, но нет и жажды открытия нового. Кажется, последним громким открытием в русской прозе стал Захар Прилепин, но и он уже литературный авторитет с изрядным стажем. Известные писатели выдают по две-три книжки в год, так что читательская мельница не простаивает. Справедливости ради надо сказать, что качество потребления несравненно выросло по сравнению, скажем, с девяностыми. Улицкая более раскупаемый автор, чем даже Донцова. Но это объясняется общим ростом качества потребления вообще.
Проблема не в качестве, а в отношении к литературе. Если бы книга Отрошенко вышла в семидесятые или в начале восьмидесятых, слава "русского Борхеса" была бы автору обеспечена. Но нам сейчас не нужны "русские Борхесы".
Тем не менее я бы очень хотел, чтобы "Гоголиана" стала таким открытием для читателей. Она написана в жанре, которому трудно подобрать определение. Это не проза, не филология. Я бы назвал этот жанр "опытом идеального прочтения". Своего рода тренингом по чтению русской и мировой классики. Только треть книги посвящена Гоголю, хотя он и является главным ее героем. Другие фрагменты посвящены Пушкину, Тютчеву, Платонову, Катуллу, Ницше и другим персонажам мировой литературы. И связано это все одним - каким-то удивительно восторженным, я бы сказал, детским изумлением автора перед собственными открытиями, которым он и заражает читателя, превращая его из потребителя литературы в ее своего рода жреца и молитвенника.
У Отрошенко своя философия литературы. Все книги уже написаны на небесах или в некоем идеальном платоновском мире "сущностей". Они только ждут своего воплощения на земле, ждут того грешного авторского "тела", которое перенесет их на бумагу. И вот земные приключения этого "тела", не знающего изначально о своей миссии, но только догадывающегося по ходу жизни, порой на самом пороге смерти, волнуют автора "Гоголианы" чрезвычайно. Гоголь, Пушкин, Тютчев, Ницше, Катулл, евангелисты Лука и Матфей предстают в самых неожиданных ракурсах. Они как бы "спотыкаются" об истину, что пришли в мир не случайно, и не могут уйти из него "просто так", не выполнив своей миссии. Поэтому Гоголь и на земле пребывает всегда или в раю, или в аду, хотя раем и адом являются вполне конкретные географические места - Италия и Германия. Андрей Платонов, проснувшись ночью в Тамбове, видит за столом двойника, который пишет за него "Епифанские шлюзы" (реальный случай из жизни писателя), после чего настаивает, чтобы в издательстве не правили его странный стиль (он не ему принадлежит). Пушкин на пороге смерти прозревает, что единственной причиной дуэли был он сам и с грустью говорит о Дантесе: "Странно! Я думал, что его смерть доставит мне удовольствие, но теперь я чувствую, что это почти огорчает меня". Но иногда мессианство ставит героев в комические положения, как это происходит с Гоголем, который то отказывается предъявлять свой паспорт на границах (хотя он лежит в его кармане), то пишет письмо царю с просьбой сделать для него какой-то сверхпаспорт, от одного вида коего падали бы ниц все пограничные чиновники.
Самое драгоценное в книге - это артистичное прикосновение к "тайне великих творений", что превращает ее в изящный литературный "детектив". "Элементарно, Ватсон!" - как бы говорит нам автор, сообщая совершенно невероятное объяснение появления мирового шедевра. И не поверить ему просто невозможно.