Его величали при жизни и после смерти, пока он считался "великим пролетарским писателем" и "основоположником социалистического реализма" - определения, к которым Горький не имел практически никакого отношения. Его называли "вождем советской литературы", что было ближе к истине, но тоже весьма приблизительно, потому что советской литературы как единого явления не существовало. Просто после 1917 года русские писатели разделились на тех, кто вынужден был жить за рубежом, и тех, кто по доброй воле или вынужденно жил в Советской стране. Сам Горький после революции провел за границей семь лет и примерно столько же прожил в СССР после возвращения. При этом до 1935 года Горький ежегодно осень, зиму и часть весны проводил в Италии, в Сорренто, а в 1933 году вообще не приезжал в отечество. В 1935 году в выезде за рубеж ему было отказано решением Сталина. Сталин посчитал, что в Крыму, где у Горького была казенная дача, климат не хуже, чем в Италии. Таким образом сложно сказать, к какой части русских послереволюционных писателей следует относить Горького.
Но все эти подсчеты не имеют решающего значения. Безусловно одно. Вернувшись в СССР, Горький-эмигрант сделал свой выбор. И гораздо важнее понять, почему. Почему писатель, гневно осудивший в 1917 -1918 годах в "Несвоевременных мыслях" политику Ленина, с конца 20-х и до смерти в 1936 году публично славословил Сталина и работников карательных органов, называя "лучшими людьми страны"? Почему в статье "О белоэмигрантской литературе" 1928 года, опубликованной в "Правде", он предал анафеме не только всех эмигрантов, но и всю интеллигенцию, к которой сам же и принадлежал, которую отчаянно спасал от репрессий в 1917 -1921 годах, и заявил, что большевики (во главе со Сталиным) осуществляют то, "о чем мечтали мудрейшие и наиболее искренно человеколюбивые люди мира". "Среди этих людей вам нет места, - писал он своим старым товарищам по литературе и общественному движению. - Ваша игра проиграна". За все это после развала СССР и даже раньше русская интеллигенция предала Горького самому жестокому осуждению. Ему припоминали и припоминают и позорную "ознакомительную" поездку на Соловки, и организацию коллективной писательской книги о Беломорканале, и то, что не помог Андрею Платонову, не спас Мандельштама, и то, что деньги на содержание его и его семьи шли через бюджет НКВД, и многое другое. Вспомнили слова Пастернака, что Горького в СССР насаждали, "как картошку при Екатерине", и даже случайную фразу из дневника Толстого: "Горький недоразумение". Словом, Горький оказался низвергнут с пьедестала и как бы надолго куда-то убран, примерно как его памятник с бесконечно реконструируемой площади Белорусского вокзала.
Но проходят годы, переиздаются его произведения, появляются новые театральные постановки пьес, экранизации, выходят книги о самом Горьком писателей уже нового поколения (например, моя и Дмитрия Быкова), и здравомыслящая гуманитарная интеллигенция неизбежно приходит к осознанию, что вычеркнуть Горького из русской литературы невозможно, что он занимает в ней огромное место. И если он "недоразумение", то настолько великое, что разбираться с ним придется еще долго.
Да, с Горьким трудно разобраться. Будучи фигурой "промежуточной" (между концом царства Александра III и утверждением Сталина), он тем не менее и самое заметное литературно-общественное явление этого "промежутка" размером в полувековую историю страны и даже всего мира, потому что русская революция была, конечно, главным мировым событием эпохи. При этом Горький оказался единственным человеком той эпохи, который мог "на равных" общаться с людьми с разных и никак не пересекающихся идеологических орбит. Он дружил с Лениным и Розановым, беседовал с Толстым и Сталиным, понимая их язык и находя свои аргументы в споре с каждым.
Невозможно представить себе Ленина, гуляющего с Розановым по острову Капри, или Сталина в гостях у Толстого в Ясной Поляне. Между ними бездна, но эта бездна заполняется одной-единственной фигурой по имени Максим Горький. Можно ли представить себе общение Чехова и Гапона? Горький общался с первым и со вторым. Конечно, это было "недоразумение", но в этом "недоразумении" была вся соль эпохи, без фигуры Горького лишающейся связи и превращающейся в хаос, которой она, возможно, и была, но это наша история, из который мы все вышли.
Томас Манн гениально назвал Горького "мостом между Ницше и социализмом". Это до революции. А после революции по Горькому, как по мосту, прошла в советское время та интеллигенция, которая оставалась здесь, сохраняя старые принципы: служить народу, а не себе, быть верным своей профессии, нужной новой России не меньше, чем прежней. Конечно, можно мазохистски помечтать о том, чтобы Горький в СССР не вернулся, советской литературы и науки не поддержал, и у нас окончательно победили бы идеи пролетарской "культурной революции" сродни будущей китайской. Но вот как-то не случилось, и, скажем, на первом съезде советских писателей первую скрипку играли не чистокровные пролетарии, а "попутчики", среди которых выдающиеся таланты: Зощенко, Каверин, Пастернак, Бабель и многие другие. Именно под патронажем Горького развивалась наша академическая наука, с которой мы бездарно расправились уже в "перестроечные" годы. Вспомним его добрым словом хотя бы за это. А то, что это был замечательный писатель, и так понятно.