Вы - и как драматург и как режиссер - постоянно обращаетесь в теме человека в экстремальной ситуации. "Остановился поезд", "Армавир", "Слово для защиты", "Отрыв". Железнодорожная авария, кораблекрушение, убийство, авиакатастрофа. Действие фильма "В субботу" происходит в трагический день Чернобыля. Почему такая устойчивая привязанность к сюжетам такого типа? Катастрофа как подобие лабораторного опыта с поведением человека?
Александр Миндадзе: В каком-то смысле. Экстремальная ситуация мне нужна, и она совершенно естественна, потому что мы часто оказывается в такой ситуации - если не внешней, то внутренней: попытки самосохранения для нас стали постоянным состоянием. Что же касается конкретных обстоятельств, то меня волнует прежде всего экстрим в самом человеке. У меня не было желания снять блокбастер о Чернобыле - меня интересовал человеческий Чернобыль. Поэтому я не собирался подробно исследовать причины аварии - это был бы, возможно, хороший, но другой фильм. И возможно, однажды его кто-то снимет, потому что об этом вообще никто ничего у нас не снимал. Но меня всегда интересовала пограничная ситуация внутри человека.
Когда в Чернобыле рвануло, кто-то из начальников в фильме упорно орет: "Такого быть не может!". В какой-то мере не менее ключевая фраза, как знаменитый русский "Авось". Но в данном случае мы действительно сталкиваемся с явлением, которое трудно сразу охватить умом.
Миндадзе: Картина об этом.
Зритель знает, что идет смотреть про Чернобыль. И неизбежно ждет, что его сейчас заставят пережить самую знаменитую катастрофу века. Но фильм, констатировав катастрофу, уходит совсем в другие палестины. Нет ли у режиссера опасения обмануть зрительские ожидания?
Миндадзе: Конечно, фильм уходит в подробности не катастрофы, а жизни героя, жизни его женщины, общежития, где он обитает. Но если это сделано на достойном уровне, то вопрос касается только качества самого зрителя.
Картина вышла в год 25-летия Чернобыля. Но состояние героев созвучно нашему перманентному состоянию, которое ты сформулировал в одном из интервью очень выразительно: "Смерть уже пришла, но жизнь еще не знает об этом".
Миндадзе: И в эти последние прощальные минуты жизнь расцветает особенно ярким цветом. Этот цвет гипнотизирует, не отпускает героя. Эти смешные и глупые мелочи жизни типа сломанного каблука у девушки и забытого паспорта бросают героя с вокзала, откуда он собрался срочно уезжать, в ресторан, а так как он в прошлом барабанщик, пришлось выручать друга, а потом они стали зашибать башли, а потом напились красным вином, якобы спасающим от радиации, - все эти смешные обстоятельства оказались для героев очень сильными и по-своему спасительными путами.
Но герой хочет линять из города, пока другие не сообразили, что случилось страшное. Вместо этого он лабает в ресторане!
Миндадзе: Это в какой-то степени парафраз нашей жизни и нашего типичного характера. Хотел одного - а получилось совсем другое. Возможно, даже обратное, но этим и ценное.
Большинство из фильмов, сделанных вместе с Вадимом Абдрашитовым и без него, формально можно назвать фильмами-катастрофами. Но в американском варианте этого жанра всегда находится сильный герой, который вступает в схватку с обстоятельствами и выводит людей из тонущего корабля или горящего небоскреба. И зрители глотают слезы счастливой радости. В России делают иные картины. И в фильме "72 метра" Владимира Хотиненко, и в вашем фильме "В субботу" люди ведут себя принципиально иначе. Это такой менталитет?
Миндадзе: Ну, если и не национальная черта, то национальная склонность - несомненно. У нас такая история, мы многое пережили. Весь наш ХХ век - время больших трагических переживаний. И наш генотип, конечно, приспосабливается к таким переживаниям, и в плохом находит хорошее, и радость жизни находит там, где, кажется, уже и трава не растет. Мне такой характер кажется более интересным, менее трафаретным. Менее победительным, чем это принято в американском менталитете.
В советском кино сильный герой культивировался. Торжествовала вера в то, что человек может победить обстоятельства. И это потом аукалось в жизни.
Миндадзе: Конечно, это были примеры для подражания. Были прекрасные фильмы: "Коммунист" Разймана, например. Но удач сравнительно немного, больше поделок. Так ведь наш социалистический реализм ровно ничем не отличался от голливудского подхода.
В какой степени на стиль картины оказала влияние датская "Догма"?
Миндадзе: Все снято исходя из замысла. Такая картина и не могла быть снята по-другому. Когда я пытался представить сцены фильма снятыми традиционным способом, они все распадались. Поэтому выдающийся румынский оператор Олег Муту снял картину так: когда объект двигается, камера только следует ему, но не предупреждает его движения и поступки. Я считаю, что этот прием достаточно консервативен.
Это вполне соответствует тому, что я как зритель хочу не столько увидеть в фильме, сколько почувствовать. Камера хорошо передает нервозность, взвинченность ситуации.
Миндадзе: Все снято специальными линзами, когда лицо персонажа становится еще ближе, и мы долго с оператором вырабатывали этот способ ведения камеры.
Где снимались Чернобыль и Припять?
Миндадзе: Припять уже нельзя снимать - город-призрак с пустыми окнами. А она нам нужна была такой, как она выглядела до катастрофы. И мы нашли два города в Донецкой и Запорожской областях, которые более или менее подходили. Правда, приходилось бороться с рекламой на стенах, которая в изображенном на экране 86-м году была бы неуместной. Мы снимали их "под Припять" - чистенький, культурный, даже сияющий, можно сказать, город, полный молодежи. Каким он и был в те годы.
Впечатляюще снята сама станция - дымящийся реактор. Даже кажется, что это документальные съемки.
Миндадзе: Мы внушали нашим немецким партнерам по спецэффектам, что нас не надо пугать. Потому что страшно - когда не пугают. И всегда "привязывали" будущие спецэффекты к каким-то основам в кадре - например, к куску реальной стены.
Станция на экране не столько устрашает, сколько производит впечатление чего-то нереального. Но вот насчет актеров: где удалось найти такие типажи?
Миндадзе: Было много командировок на Украину - искали подходящие станции. Понятно, что АЭС снимать было нельзя, и нужно было декорировать ТЭС. А главное - искали лица. На юге Украины лица более выразительные, менее столичные. Надо учесть, что лица за эти годы сильно изменились: у "человека потребляющего" лицо иное. И мы искали нужные типажи среди артистов очень маленьких театров, а иногда и просто прохожих. И так выстраивали второй план. Что касается Антона Шагина в главной роли, то он ничем не должен был напоминать героя очень хорошего фильма "Стиляги" - и это действительно совершенно другой человек. Он играет провинциального парня, в меру спившегося, у него уже больная печень, ему тяжело бежать, короче - еще молодой, но уже поживший. Антон очень одаренный человек, работать с ним было легко и интересно.