Дмитрий Голубков был одним из первых, кому Борис Пастернак доверил чтение романа "Доктор Живаго". Он близко дружил с лучшими представителями "шестидесятников" от Евгения Евтушенко до Юрия Казакова, от Владимира Леоновича до Вадима Кожинова.
Дмитрий Голубков - автор документального романа о Евгении Боратынском, художественного романа "Восторги", замечательных стихов... Но, может быть, самое интересное в нем - это его личность, его отношение к миру, ко времени...
В Голубкове больше, нежели в ком-либо из окружения, казалось, были элементы гения: талант, безыскусность, сосредоточенность, уважение к классикам, равнодушие к славе, душевное трудолюбие и, наконец, главное, без чего ни при каких условиях не может состояться русский писатель - совестливость, мучительным заложником которой он, в сущности, и оказался, не сумев перейти из идеалистических и полных надежд 60-х годов в цинические, "предательские" 70-е.
"Для Мити была роковой принадлежность прошлому столетью с его кодексом чести и тиранством совести", - когда-то написал его друг, поэт Владимир Леонович.
Нельзя без трепета читать строчки из дневника Голубкова, в которых встает перед глазами его сосед по Абрамцеву Юрий Казаков - совсем другой, чем он видится из своих волшебных рассказов - маленький, смущенный, виноватый, совершивший в отношении к другу мелочное предательство.
"Все, что думаю о нем, сказал ему - что душа скупая и пустая, полная лишь себялюбием и тщеславием, что настоящее его скверно, а будущее прямо зловеще, если не соберет опрятно, веничком, уцелевшие в душе крохи... Слушал задумчиво и растерянно".
Они были соседями по Абрамцеву, у каждого там был свой дом. Однажды Дмитрий Голубков попросил Казакова, заядлого охотника, дать ему на ночь патроны, мол, люди какие-то бродят по ночам, ему тревожно. Той ночью Дмитрий Голубков застрелился... Об этом один из лучших и последних рассказов Юрия Казакова "Во сне ты горько плакал".
Страшная смерть! Но и в ней, такой нелепой, на первый взгляд, смерти (судя по воспоминаниям, Голубков уже тогда был глубоко православным человеком) чувствуется жестокая логика и какая-то тяжелая поступь судьбы.
"Это был вольный шаг и страшный умысел человека, не смирившегося с жизнью" (Владимир Леонович). Это можно понять из дневников Дмитрия Голубкова. В них стираются случайные черты его биографии, и перед нами встает символическая фигура, в которой литература и жизнь сплелись в трагический смертный узел.
Его никто не преследовал. Он мог быть удачливым литературным чиновником. Работал редактором поэтического отдела издательства "Советский писатель" - крупная и для человека "с пониманием" выгодная должность. Был автором более десятка книг, выходивших своим порядком. Но о его честности ходили настоящие легенды. Он был своего рода идеальным человеком 60-х годов - неважно, XIX или ХХ века.
Это звучит странно, но Голубкова убили восторги. Он слишком доверился этому состоянию души, против которого мудро предостерег еще Пушкин: "Нет; решительно нет: восторг исключает спокойствие, необходимое условие прекрасного. Восторг не предполагает силы ума, располагающей части в их отношении к целому...".
Не сомневаюсь, что Голубков, автор романа о Боратынском и, стало быть, знаток 20-30-х годов позапрошлого века, знал эти слова. Тем более поразительно, что свой главный и, по сути, автобиографический роман он называет именно "Восторги". Здесь не было случайности. Это был вызов судьбе.
Фигура Боратынского недаром его занимала. В конце романа над телом поэта неаполитанский лекарь задумчиво говорит: Morte per emozione... Il signore era poeta... ("Смерть от воображения... Господин был поэт...")
Вот Голубков посетил выставку работ Константина Коровина (август 1961 года) и пишет в дневнике: "Три раза ходил на выставку, впрок запасаясь восторгом".
В полную силу он мог проявиться только как лирический поэт, и книга его стихов "Окрестности", безусловно, останется в русской поэзии. ("Ты стал национальным поэтом", - сказал Евгений Евтушенко.) В прозе он не мог до конца выдержать необходимого тона. "Господи - весна!" - чудесное начало романа "Восторги". Но здесь бы и следовало остановиться.
Но он не испугался продолжать и закончил лирический роман самоубийством главного героя, как не испугался осенью 1972 года волевым усилием завершить и свою жизнь. Дмитрий Голубков, при внешней беззащитности, оказался человеком поразительного мужества и дерзости.
"Но почему, почему? ищу и не нахожу ответа. Или в этой, такой бодрой, такой деятельной жизни были тайные страдания? Но мало ли страдальцев видим мы вокруг себя! Нет, не это, не это приводит к дулу ружья. Значит, еще с рождения был он отмечен неким роковым знаком? И неужели на каждом из нас стоит неведомая нам печать, предопределяя весь ход нашей жизни? Душа моя бродит в потемках..." (Юрий Казаков. "Во сне ты горько плакал".)