Снятую в 1985 году на Ленинградской студии документальных фильмов ленту, забракованную советской цензурой, он снял с полки в преддверии Дня Победы, чтобы в зал пришла "неслучайная публика". Собственно, документальным этот фильм, несмотря на насыщенность уникальным материалом хроники, назвать трудно: он совершенно авторский, отчетливо субъективный. Он - рефлексия неравнодушного интеллектуала. Зрителю, наблюдающему за творчеством Сокурова, благодаря этой запоздавшей на четверть века премьере, захватывающе интересно "прокрутить" в обратном направлении и "хронику" этой его рефлексии: так становится ясно, из чего родились, как задумывались "Телец", "Молох", "Солнце". В этом фильме очень много музыки, минимум слов и лица, лица, лица.
Уникальные кадры кинохроники тех лет, снятые операторами воюющих стран, связаны размышлениями автора об обретении зыбких надежд на единство. Единство, как показали события, возможное лишь перед лицом смертельной опасности. Это фильм о преодолении идеологических догм, человеческой неприязни, личных амбиций наконец. Лидеры союзных держав Сталин, Рузвельт, Черчилль, важнейшие объекты документальной драмы включены в эту мозаику лиц, никому неизвестных.
Американский степ и русский "Казачок" сменяют друг друга. Первое сентября 1939 года, полонез Огиньского и кадры с марширующим по Варшаве вермахтом. О 17 сентября - ни слова. Остро ощущаемая фигура умолчания: ни слова о пакте Молотова-Риббентропа. Потому что на дворе - 1985-й, и пакт будет признан только четыре года спустя. Спокойный голос, за кадром озвучивающий данность: "в 1917 году мы раскололи мир... больше не стало просто русских и просто американцев, только белые и красные, только классовые враги и классовые союзники", был невозможен. Как невозможна для оглашения тогда, в 1985-м, была другая беспощадная, подтвержденная жуткими цифрами, правда: "Перед войной Сталин своими руками погубил цвет своей армии".
После поражения немцев под Москвой, столь неожиданного, Запад готов рассматривать СССР как союзника. Тексты переговоров, тогда доступные минимально, автора не интересуют. Он сосредоточен на мимике, жестах, лицах второго плана. Зрителю станет ясно, как взаимное недоверие превалирует над вынужденным и честным партнерством. И все-таки они смогли договориться и выиграть - Сокуров рефреном повторяет этот главный политический урок страшной войны.
"Соглашение подписано, но главный вопрос так и не решен", - резюмирует автор, пока зритель смотрит кадры подписания коалиционного договора. Главный вопрос - вступление союзников непосредственно в военные действия. Да, их военная промышленность, вся гигантская индустрия Америки и Англии теперь будет работать на войну во имя мира. Но союзники будут беречь людей. А на фронте и в тылу будут продолжать гибнуть миллионы советских граждан.
Аккуратные американские солдаты. Чистенькие английские. И утопающие в грязи наши, советские. Женщины на ярко освещенных улицах Лондона, Нью-Йорка. И наши деревни, где по колено утопают в хляби, вечной российской хляби, голоногие женщины. Здесь не пройдет никакая техника - увязнет. Эти женщины подносят снаряды. И наша пушка продолжает стрелять. В этой "раскадровке" нет подтекстового гротеска - лишь констатация реальности. Два мира - две войны.
Союзники открыли второй фронт в июне 1944 года, когда судьба войны уже была решена. Точно рассчитав соотношение потерь и успеха. Не только для того, чтобы победить нацизм. Но и для того, чтобы завоевать право, если не наравне, то одновременно с Советской армией, войти в Берлин. И чтобы потом делить мир, начав с немецкой столицы.
Сокуров говорит о потерях. Например, Англии - 265 тысяч 341 человек. Для Сокурова принципиально важно: счет жертвам там вели без погрешности - до единого. У нас не так: мы за ценой не постоим. И до сих пор не знаем, не осознаем этой цены. В фильме звучит - 20 миллионов. Теперь, мы знаем, - почти 27, и цифра неокончательная.
Хрупкий альянс не выдержит испытания миром. И этот мир расколется на два лагеря. И на фоне бравурной беспечности встречи на Эльбе, поданной режиссером под самую безмятежную музыку, прорастает призрак новой войны. Холодной, изнурительной, долгой.
После эрмитажного показа я спросила режиссера: "Теперь, почти тридцать лет спустя, когда лента выходит в совсем другом историко-политическом контексте, что бы вы добавили в нее?" Сокуров ответил: "Только карту мира - как пролог и эпилог. Карты 1938-го, 1939-го, 1941-го и 1945-го. И ничего больше".