Дело даже не в качестве ее живописи (оставим этот вопрос в стороне). И не в том только, что Алиса Порет - ученица Кузьмы Петрова-Водкина и Павла Филонова, блистательный книжный иллюстратор, на чьем счету - рисунки к детским стихам Александра Введенского и работа над финским эпосом "Калевала" (вместе с другими учениками Филонова), акварели к "Житейским воззрениям кота Мурра" (в 1937 году они не пригодились издательству) и легендарная книжка А.А. Милна в пересказе Бориса Заходера "Винни-Пух и все остальные" 1960 года... Большинство ее довоенных работ (в частности сделанных в группе Филонова "Мастера аналитического искусства") погибло во время блокады.
Те раритеты, что мы имеем возможность видеть в Галеев Галерее: редчайшие фотографии 1930-х, рукописный альбом с цветными рисунками (недавно издательство "Барбарис" выпустило его для публики) и воспоминания, детские книги и оригиналы иллюстраций, плюс поздние портреты, написанные ею на склоне лет, живут в частных коллекциях. (Впрочем, в книгу, изданную только что Галеев Галерея, вошли также работы из музеев России и Грузии.)
Нынешняя московская выставка позволяет почувствовать таинственное притяжение этой женщины, музы обэриутов, прежде всего Хармса, красавицы довоенного Ленинграда, похожей на Грету Гарбо, в квартире которой на Фонтанке, например, музицировали Мария Юдина и органист Исайя Брауде, остроумной собеседницы архитектора Александра Великанова, друга художников Николая Радлова, Татьяны Глебовой, Веры Ермолаевой, физика Кирилла Струве...
Если бы речь шла о XVIII веке, то можно было бы говорить об светском салоне. Но в Петербурге, который Хармс в одной из пьес назвал "Летербургом", гостями "салона" Порет вместе с поэтами и художниками могли оказаться бойкая натурщица в разъезжающемся платье и пьяный монтер Федор, не умеющий произносить название своей профессии правильно. Код этой жизни зашифрован, например, в "Комедии города Петербурга" Хармса. Георгий Степанович Кнабе как-то предложил его блестящую расшифровку, заметив, что хармсовские "абсурд и заумь - практическое отрицание антично-классицистического начала города". Культура классики без живой, сиюминутной жизни и жизнь, не помнящая родства с историей, "становились неразличимы в своем взаимном пародировании, ...кривлянии и гаерстве".
Что могли противопоставить этой распадающейся реальности люди, не лишенные ума, сердца и образования, оказавшиеся на краю - нет, не социума, а жизни, лицом к лицу с чернотой небытия и ужаса? За что могли зацепиться? Их зацепка (если это зацепка, конечно) выглядит по-детски наивной, легкомысленной. На выставке целый стенд посвящен раритетным "фильмам" - так Алиса Порет называет постановочные домашние фотографии, своего рода "живые картины", в съемках которых участвовали все ее друзья. Сюжеты одних оказываются вариациями на тему известных полотен (будь то "Неравный брак", "Свадьба Арнольфини"...). Съемки других вдохновлены вышедшими фильмами, например, "Безрадостным переулком" Пабста, с Астой Нильсен в главной роли. Третьи выглядели "цитатой" из инсценировки пьесы Гольдони. Четвертые - лихим представлением "Трех мушкетеров" или "Кармен"... Нет, это не похоже на "пир во время чумы". Скорее, на попытку "собрать" реальность культуры из осколков, выстроить координаты своего игрового мира, создать игрушечное укрытие, в котором можно хоть на время "заговорить" страх. Наконец, это возможность культивировать в своем узком круге джентльменский кодекс чести.
Смешно вроде бы говорить о кодексе "джентльмена", когда речь идет об утонченной женщине. И тем не менее, когда читаешь ее воспоминания, заметки, в которых все страшное норовит испариться или оказаться комическим, приходят на ум слова Андрея Николаевича Егунова, переводчика Платона, побывавшего в лагерях советских, немецких и даже, кажется, в плену у американцев. В предисловии к своей книге в 1950-х годах он заметил, что "мучительность переживаний из своеобразной стыдливости прикрыта шутливостью". "Божественная стыдливость страдания" была внятна и Алисе Порет, и ее друзьям. Но, похоже, не меньше был внятен и стоицизм, который в их случае был синонимом дендизма.
В своих воспоминаниях она не однажды вспомнит заповедь мамы: "Благодарность - высшая форма вежливости". Условность формальных правил оборачивалась этической максимой. Не потому ли "аристократка" Алиса Порет, происходившая из обрусевшего шведского рода, оказалась одной из самых верных учениц Филонова, не отступившейся от него во время гонений?