Это дружеские, братские приветы, - он их сверстник и соратник. Покойный критик Игорь Дедков, с которым Леоновича, костромича по рождению, связывала особенно трепетная и крепкая дружба, называл вещими строками его стихотворений свои книги. Многих из того знаменитого поколения уже нет в живых. Леонович, не растерявший идеалов молодости, ни на что не разменявший свободного таланта, - с нами.
Дело тут, конечно, не в принадлежности к славной когорте. Мало кто из литераторов, наверное, так далек от элитарного, цехового, "тусовочного" отношения к жизни, как Владимир Николаевич. Само шестидесятничество, сколь ни заразительно оно было в своей проповеди человечности, не стеснило его свободы, но лишь оттенило природную человечность поэта и помогло с выбором личного, совестью направляемого пути:
...Я жил на задворках, покуда гремели застолья, где славили - ныне поносят - эпоху застоя.
И вечно они веселятся и пьют на чужое и хают что надо и славят как надо - с душою...
"На задворках" - это как? По его собственному признанию, полжизни прожито "на асфальтах", другая половина, еще не дожитая, отдана земле. В деревенской школе, в глуши учил детей великой русской литературе. В Карелии, на Соловках, в костромских краях ставил дома и часовни, прокладывал гати, складывал печи. Не ради заработка. Потрудиться своими руками, вкусить живой жизни, увидеть лица, услышать речь и, главное, суметь все это написать. Жизнь и поэзия для Леоновича нераздельны. В мире нет малого и большого, работы "белой" и "черной": за всем - мысль, творчество, боговдохновенная душа.
"Сплю и складываю печь. / Просыпаюсь от догадки / дыма женские повадки / глиной-кирпичом облечь"...
А чего стоит громадный Обетованный Крест, воздвигнутый руками поэта на Пелусозере в память всех безвестно сгинувших и непогребенных (невольный укор забывчивым соотечественникам)? Его стихи - это тоже как бесконечно расширяющаяся, сама себя множащая память. Чтобы не забывалось, как и чем жило - сейчас живет - великое множество людей, называемое народом. На каком языке он, народ, говорил и продолжает говорить.
Замри, мой слух, душа моя, отверзись: здесь русской мысли высота и дерзость.
Леонович - по-настоящему народный поэт. Поэтов сегодня много, но равных ему в этой слитности с народом, да не нарочитой, а искренней, радостной и счастливой, я не знаю. А уж если народный, то тут где-то рядом и "неизбежный Некрасов", - куда русскому литератору без сострадания к доле народа (на своей же шкуре пережитой), без праведного гнева к его утеснителям? Но есть и другое понимание, из двухсотлетнего опыта классики и собственного жизненного опыта почерпнутое: что притеснители-то - из нашей же среды, из народа, нередко мы сами; что забота поэта - посреди толпы искать, воссоздавать человека. "Нравственная нагрузка на одного может или должна быть в сотни раз больше той, которую мыслят как норму". Это из недавнего обращения к молодым читателям - страстной и емкой прозы, которой сегодня Леонович поневоле отдает все больше сил, реагируя на происходящее, как и положено, прямым словом.