Мир, который придумали Дмитрий Крымов, Вера Мартынова, Мария Трегубова, похож на закулисье сцены, на репетиционный зал и на мастерскую художника разом. Тут можно побродить между огромным упавшим деревом, словно оставшимся от шекспировской постановки "Как вам это понравится?" и длинным столом, в одном из ящиков которого прячется пенсне Чехова из Бахрушинского музея...Полюбоваться Буратино-великаном, сделанным в память о первом 15-минутном спектакле, что поставили первокурсники, пришедшие в мастерскую Крымова в ГИТИСе в 2004... Или обнаружить, что персонажи из спектакля "Х.,М., смешанная техника", нарисованные на листах, прислоненных к стене, способны двигаться. То кошка вдруг хвостом махнет, то музыкант заденет пальцем струну гитары, то винт нарисованного вертолета зажжужит-завертится...
О выставке "Камень. Ножница. Бумага", которая стала одной из важных площадок Международного театрального фестиваля им. АП.Чехова, рассказывает режиссер, художник, сценограф Дмитрий Крымов.
Социолог Ричард Сеннетт однажды сказал, что музеи не должны объяснять слишком много, иначе искусство можеть стать скучным. Музей, дескать, должен быть чем-то вроде анархического ритуала. Ваша "попытка музея", похоже, укладывается в эту формулу.
Дмитрий Крымов: Может быть. Но мы все же не музей делали. И не выставку-отчет о проделанной работе и поставленных спектаклях. Мы показываем стиль нашей жизни. Это наша лаборатория. Мы так работаем. Как признался один коллега, попавший на нашу репетицию: "Я театральный человек, но не улавливаю момента, когда вы начинаете из несерьеза переходить в серьез". Для меня эта атмосфера не то чтобы незавершенности, но постоянного "брожения" очень важна. Мы ее постарались воспроизвести на выставке. Даже скорее - изобрести.
Иначе говоря, это не повторение "один в один", как Вы как-то выразились, "эстетического бардака"?
Дмитрий Крымов: Конечно, это образ. Естественно, что наша театральная Лаборатория выглядит по-другому. Но поскольку нас изначально было очень немного, мы начинали работать в одной комнате, где делали все: рисовали, репетировали, пили чай, придумывали образ спектакля...
Образ выставки вы тоже все вместе придумывали?
Дмитрий Крымов: Вместе с художниками Марией Трегубовой и Верой Мартыновой. Втроем мы взяли на себя ответственность сказать за всех. И за актеров, и за музыкантов, и за помрежей, и за певцов, и за композиторов… Мы сделали образ нашей "кухни". Бедлама, где чай с баранками соседствует с Веласкесом...
Разница в том, что внутри нашей "комнаты"-залы в Новом Манеже живут образы сразу всех наших спектаклей: от "Недосказок" до "Горки-10"... Да, мы в нос не тычем: это - то, а то - это. Мне кажется, что всегда интереснее самому открытия делать. Нужно лишь создать ситуацию, которая пробуждает любопытство зрителя, помогает нам вспомнить детскую зачарованность миром. Например, на выставке можно ящик выдвинуть и увидеть вещи Чехова. Если не выдвинешь, то не увидишь... По крайней мере, с детьми, которые приходили в первые два июньских дня, это сработало.
В спектакле "Донкий Хот" Вы объединили Сервантеса и Веласкеса, Инфанту из "Менин" и Дон Кихота...
Дмитрий Крымов: У нас там не только Инфанта, там еще и карлики Веласкеса появляются.
Получается, вы уходите от сюжета и повествования в сторону образа?
Дмитрий Крымов: Я в принципе не хочу рассказывать историю.Это не наш стиль. Интересно взять какую-то тему, выделить ее и сыграть… Скажем, из шекспировского "Сна в летнюю ночь" мы брали сцены, где ремесленники ставят спектакль. У Шекспира был свой театр. Ему надо было завоевать лондонскую публику. Как сделать хороший спектакль, чтобы публика не ушла, как перебить ее цинизм и покачать ее на волнах собственного музыкального сочинения, которым является спектакль? Это вопросы стояли и перед Шекспиром, и перед нами. Как и перед любым руководителем театра.
Так же и с романом Сервантеса. Мы не стали все его приключения рассказывать-показывать. Мы представили его таким длинным, несуразным. А несуразных обычно бьют, унижают, не дай Бог - убивают. Они как-то не нужны обществу. Дон Кихот превращается в верзилу, чье имя переиначивают, потому что оно не привычно. И он сам не привычен как человек инако живущий или/и инако мыслящий. То, как срабатывает этот механизм уничтожения толпой непонятного, отдельного от нее человека - и есть тема "Донкий Хота". А спектакль-то начинался почти как детский.... С Веласкеском, карликами, маленькой Дульсинеей, которая влюбилась в несуразного длинного типа... Словом, это не обслуживание темы, а нарезание кругов вокруг нее.
Знаете, можно кинуть камень в цель и попасть. Но если раскручивать пращой камень, то удар получится намного сильнее. Если говорить про спектакль, то эти "круги" вокруг темы вбирают в себя разные мотивы, и она начинает звучать объемно. Образ становится интереснее, глубже, богаче. Такой стиль непрямого разговора основан на ассоциациях... Порой мы довольно сложно все это связываем, так что нужно быть внимательным на этих переходах. Смотреть под ноги.
Огромные трехметровые куклы появляются и в "Опусе №7", и в "Пираме и Фисбе"... Вам важны отношения актера с гигантской марионеткой?
Дмитрий Крымов: Кукла - один из сотен способов уйти от прямого рассказа. Мол, не я Гамлет, а Гамлет - эта палочка, что у меня в руках. Я могу сыграть Гамлета. А могу спрятаться за то, что я не играю Гамлета, я играю ЗА Гамлета. Кроме того, что кукла исторически нагружена серьезными, даже мистическими смыслами, она дает актеру возможность входить в роль и выходить. Входить и выходить. Я это и называю - танец. Танец вокруг темы.
У вас в мастерской ГИТИСа на одной кухне, можно сказать, выращиваются актеры и сценографы… Граница между профессиями выглядит прозрачной. Получается, что театр художника - это театр не актерский?
Дмитрий Крымов: Ну нет. Это все равно что сказать, что в джазе музыканты играют хуже и незаметнее, чем пианист, исполняющий Первый концерт Чайковского.. Это же не так. Есть грандиозные джазовые музыканты, а есть средние джазовые музыканты. Просто музыка другая. В нашем театре хороший актер - это хороший актер, как и в любом другом, а неумелый актер остается таким.
Я не пишу классическую музыку. Мы, если угодно, исполняем джаз. В Лаборатории остаются те, кто любит эту музыку. Есть традиционное представление об актере как о человеке, который в луче прожектора стоит и рвет душу - хуже или лучше - в куски. И в зале кто-то говорит: ух, как здорово. Или, наоброт: не здорово. Театр может это использовать, но он далеко не только это.
Выстраивание отношений между актером, марионеткой и зрителем внешне напоминает традицию театра Брехта, эпического или левого театра. Для Вас какая театральная традиция важна?
Дмитрий Крымов: Мне кажется, очень интересно на стыке работать - переходить из одной плоскости в другую. Чтобы публика не привыкла. Наверное, это называется постмодернизмом в примитивном таком значении, когда все можно смешивать, отовсюду можно брать.
Про вашу Лабораторию говорят "театр художника". Что такое театр художника?
Дмитрий Крымов: Я не знаю. Нас поставили на эту полочку. Надо спрашивать у тех, кто поставил. По-моему, Брук или Стреллер сказал, что театр либо живой, либо не живой. Это важнее…
Сегодня много говорят о возвращении к традиции левого искусства. Как Вы относитесь к этой традиции?
Дмитрий Крымов: Дай нам Бог разобраться с собою в нашем времени так, как левые 1920-х годов разбирались с собою со своем времени. Они остались в истории, а значит разобрались классно. Можно сейчас это не читать, не смотреть. Но желательно это знать. Возьмите, например, Гордона Крэгга. Уравнение-то простое получается. Гордон Крэгг относится к своему времени так, как я отношусь к своему времени. Тут неизвестное - "я". Гордон Крэгг известен, его время известно. Наше время известно. А кто "ты"? Вот эту дробь реши, уравнение реши, и ты узнаешь, кто ты. Правильно реши. Отнесись к своему времени так же, как твой любимый художник из прошлого, не знаю - Шагал, Модильяни, Мейерхольд, Станиславский, Брехт, - отнесся к своему времени. Ты вырази его так, как эти гениальные люди выразили свое время. Они же выразили его по-разному. Живя в одно и то же время.
Время же понятие большое, широкое. Его нельзя выразить правильно или неправильно. Его можно выразить образно или не образно. Вот чем оперирует искусство - яркими образами. Брехт выразил свое время яркими спектаклями и пьесами и новым языком. Какой вывод я делаю? Что изобретение театрального языка ужасно важно. Можно лезть в политику. Можно не лезть в политику. Но главное-то все равно - театральный язык и образ, которые остаются или не остаются со зрителем.
Каждый человек пытается нащупать дорогу, понять, его это путь или не его. У вас был камертон, который помогал определить, та дорога или нет?
Дмитрий Крымов: Знаете, когда скучно становилось, я просто закрывал дверь и уходил. Так несколько раз было. С театральной декорацией, с живописью. Это не значит, что эти области плохие. Но мне там становилось скучно. Так я и открыл девять лет назад эту дверь - режиссуры.