С одной стороны, это и без жестов понятно. Потому что Герман принадлежит той европейской традиции авторского кинематографа, где режиссер - демиург, главнокомандующий и философ в одном лице. И в этой традиции тема истории, "наследия", "прошлого" - одна из ключевых, больных тем, прочно связанных с проблемой культурной самоидентификации Европы. Вроде бы те же самые темы, на которыми бился режиссер Алексей Герман. С другой стороны, он решал их настолько "поперек" привычного хода, ломая стереотипы, любые ожидания, что получалось - как ни крути, что под вопросом сама модернистская концепция истории как некоего движения к лучшему, рационально выстроенному будущему, с образами всемогущего "ренессансного" человека и прогресса... Похоже, с этой точки зрения, десятилетие съемок последнего фильма "Трудно быть богом" - это симптом не столько режиссерских проблем, сколько трагического тупика истории.
Разумеется, не один Герман задавался этой проблемой, обозначенной в Европе еще в середине 1950-х. Но оказавшись перед ней, он отказывается от тех структур повествовательной "поддержки", на которые мог опираться европейский кинематограф. Ни античный миф об Улиссе, возвращающемся на родную Итаку, ни исторический роман тем паче не годились для опоры. Собственно, фильмы Германа похожи на антироманы. Как обстоят дела в историческом романе? Есть частный герой, который случайно становится свидетелем исторических событий. Его маленькая жизнь вплетается в канву "большой Истории". У Германа жизнь маленького человека никуда не вплетается, она слишком незаметна для этого. Она идет сама по себе, а История - по нему. То есть по человеку. И нет объяснения, почему. Более того, нарратив большой Истории распадается на фрагменты, которые не состыкуются. Историк кино Евгений Марголит в одной из статей вспоминает слова Иосифа Бродского, что "в настоящей трагедии гибнет не герой - гибнет хор". Похоже, что для фильмов Германа - это точное описание. Гибель хора - это и есть гибель связной единой нити повествования, которое знает, к какой цели оно движется.
В этом смысле не удивительно, что не раз в своих интервью Герман подчеркивал, что его фильмы вырастают из стихов, из поэзии. В интервью Антону Долину он рассказывал, что "ко всем сценариям сначала печатал две-три страницы стихов, которые должны были группу нацелить на то, как мы будем снимать. Потом-то спросил - да никто их и не читал". Стихи задавали интонацию - для него самого, прежде всего. Но это не интонация оды, и не элегии, часто - популярной песни, а кажется - частушки, грубой, точной, смешной. В любом случае - это осколок, который мешается с глыбами, камнями, песком и грязью... Про который неизвестно, станет ли он краеугольным камнем или будет выброшен за ненадобностью.
Другую параллель Алексей Юрьевич упоминает в разговоре с Любовью Аркус: "Много помню довольно страшного и прекрасного. Я помню, как мальчика, семью которого выселяли из Ленинграда, как он пришел в класс, залез под стол и оттуда бросился на учительницу, пытаясь укусить ее за ногу. А все-таки помню и старика Орбели, который со мной гулял и рассказывал всякие истории. У меня только потом, знаешь, как на пленке фотографической все стало проявляться, я стал понимать, ГДЕ я жил, ЧТО я тогда видел. А тогда я любил папу и маму, лес, речку и озеро, драться и гонять на велосипеде. Любил своих приятелей и папиных друзей - и только потом, потом понял С КЕМ судьба свела меня в детстве. Но даже когда я понял весь ужас этой страны, что же мне, понимаешь, было делать? Ведь другой у меня не было".
Как ни странно, тут самое интересное слово - "проявляться". Тема нагоняющего прозрения, понимания, проявления - фактически тот же эффект, который переживают зрители его фильмов. Это эффект понимания собственного воспоминания. Перед нами погружение не в историю - в память, которая зыбка, фрагментарна, и с подозрением относится к легким переходам в повествовании. Легкость повествования - первый признак легенды, мифа. Не потому ли Герман бежит к "поэзии", даже "фотографии" от "большого эпоса"? Не потому ли так упорно настаивает на съемочной площадке: "Не надо со мной спорить, потому что это мои - и он несколько раз ударил себя по лбу кулаком, - мои сны, понимаешь!". "Ни методичность, ни правильность в планы Германа не входили. Он не хотел картину снимать, он хотел ее выращивать", - замечает Алексей Злобин, бывший его ассистентом на площадке, в воспоминаниях в "Искусстве кино".
Но проблема в том, что отказ от мифа и "большого нарратива" - это еще и отказ от объяснения, от смысла. Получается, Герман растил не только фильм, он растил "смысл", тот, что должен был прирастать-проявляться в зрительском восприятии. Сможем ли мы извлечь его, вопрос не только к нему, но и к нам.
О завершении фильма "Трудно быть богом" рассказывает "РГ" Алексей Герман-младший:
На каком сейчас этапе работа над последним фильмом Алексея Германа-старшего "Трудно быть богом"? Когда его увидит публика? И видели ли его отборщики фестивалей?
Алексей Герман-мл.: На сегодняшний день мы не показывали картину отборщикам крупнейших фестивалей. Она пока не завершена. Осталось порядка двух недель, чтобы закончить озвучание. После этого мы еще раз вернемся к визуальному ряду. Просто сначала делается звук, потом - изображение. Но основная часть технических работ близка к завершению.
Вы принимаете решения в момент выбора?
Алексей Герман-мл.: Нет. Есть группа, с которой отец работал. Есть редакторы... Есть Светлана Кармалита. Это общее решение. Нет, это не будет картина двух режиссеров Германов. Это будет картина одного режиссера - Германа-старшего. Нет никаких изменений в монтаже. Мы делаем картину сообразно тем записям, которые оставил отец.
В программе "Венецианская классика" Венецианского кинофестиваля будет показан фильм "Мой друг Иван Лапшин". Готовится особенная копия?
Алексей Герман-мл.: Будет отреставрированная копия фильма.
Герман-старший принадлежит европейской традиции авторского кино. С другой стороны, он взрывает представления о европейском фильме, посвященном истории и травмам прошлого. Как бы вы определили отношения Германа-старшего и европейского кинематографа?
Алексей Герман-мл.: Европейское кино разное. Речь о кинематографе, который сформировался за последние 20 лет, закрытом в "капсуле" фестивальной жизни? Или речь о кинематографе Европы 1960-1980-х годов? Это разные вещи. Да, папа, будучи крупным, самостоятельным, не следующим фестивальным тенденциям художником, стоит в стороне. Но то же можно сказать о любом крупном режиссере, европейском ли, азиатском ли. Бергман, Куросава, Феллини с их мощными дарованиями и неповторимым почерком стоят несколько отдельно от общих течений. Критерием искусства является уникальность. Не может быть двух Шагалов, двух Ротко, двух Малевичей. Поэтому, да, конечно, отец стоит особняком.
Вы обдумывали вопрос об увековечивании его памяти?
Алексей Герман-мл.: Мы, собственно, занимаемся картиной "Трудно быть богом". Вокруг складывается какая-то фантасмагорическая ситуация. Одни начальники говорят: давайте назовем "Ленфильм" именем отца, другие говорят: нет, не будем. Я лично не считаю возможным участвовать в этой странной истории. Это должна решать общественность города, но не мы. Не семья. Было бы странно с этической точки зрения, если бы мы участвовали в этом обсуждении.
Мне кажется, что самое главное - закончить картину. Сделать ее достойную премьеру.
Если говорить словами поэта - "В борьбе за народное дело я был инородное тело" - это про вас?
Алексей Герман: В отличие от своей жены Светланы Камалиты я никогда не был противником советской власти. Я им стал позднее. Я действительно был убежден, что фильм "Проверка на дорогах" необходим моей родине. Мы говорили - давайте перестанем жалеть на минутку командармов и партийцев, пожалеем просто русских и нерусских солдат, попавших в эту мясорубку.
Говорят, сам А.Н.Яковлев снимал вас с "полки"?
Алексей Герман: На одном приеме нас встретил Александр Яковлев, тогда член горбачевского Политбюро, отвел в сторону, прелестно улыбнулся и спросил: "Мне, Алексей Юрьевич, поручено Политбюро разобраться в картинах, положенных на полку. Вот мы с помощниками сидим, с черточками рядим, "Проверку на дорогах" за что запретили? Ни в каких делах даже формулировки нет".
Он мне очень нравился, Александр Николаевич Яковлев, но, знаете, у меня в ту минуту будто шерсть на загривке встала. Я его чуть не укусил. Пятнадцать лет картина на полке, сколько предательств, какое одиночество, отчаяние. (...)
Быть инородным телом, знаете, больно. Хотя и прекрасных людей, вытащивших нас из первой ямы, тоже оказалось немало.
Вы считаете, что таланты сейчас больше нуждаются в поддержке власти, чем власть в поддержке талантов?
Алексей Герман: Понять, что такое Ростропович, нетрудно, потому что это уже давно понял весь мир. А конкретно понять, что интеллигенция, талант не может быть вреден государству, он может быть вреден чему-то проходящему, никчемному, - вот это понять трудно. Мы говорим, талант - сумма способностей, в это способности не входит ненависть, а когда входит, уходит талант.