История про раздельное обучение гимназистов мужского и женского пола, сладкая и тлетворная "клубничка" отроческой сексуальности, слезливые ламентации по поводу жертв первого сексуального опыта - все это было для Блока глубоко несимпатично. Самоубийство юного Морица, а затем и смерть в нелегальном абортарии другого юного существа не казались Блоку важными для России проблемами. И скорей всего - не были. "Нам этих немецких жеребчиков в куцых штанишках не приходится жалеть: пропадай "на сеновале" хоть десять "Морицов", - у нас есть еще люди не машинного производства - с волей, с надеждами, с "мечтами", с "идеалами" - пусть даже пошлые слова". Спустя сто лет оказалось, что людей с "волей", "надеждами" и "идеалами" у нас существенно поубавилось. К тому же сто лет спустя "пропавших" Морицов стало так много, что сюжет Ведекинда оказался равно близок как Бродвею, где в 2006 году одноименный мюзикл (либретто и тексты песен Стивена Сейтора, музыка Дункана Шейка) взорвал мозг бродвейской публике с ее привычной ориентацией на развлечение, так и московскому театру неподалеку от Курского вокзала.
Кирилл Серебренников поставил его в переводе своей ученицы Жени Беркович, и это оказалось важным обстоятельством, заострившим смысл старой пьесы. Помимо проблем "пубертатного периода" остро и резко обнаружился сюжет о ханжестве и оголтелом "патриотизме" взрослых, непредсказуемыми жертвами которого стали их собственные дети, погибшие от любви и ненависти, или через несколько лет легшие в траншеи Первой мировой войны. Платьица и фартучки, штанишки и пиджачки, полувоенные немецкие юбочки и френчики стилизованы Серебренниковым (сценограф и художник по костюмам) под исторический костюм начала ХХ века. Но вскоре зрители начинают путаться в "паролях и явках", узнавая в сборке и разборке автомата Калашникова, которую "либеральные юнцы" осуществляют на уроках военно-патриотической подготовки под чтение закона Божьего, до боли знакомые приметы уже нашего места и времени.
Впрочем, какая разница, где и когда "юные Морицы" ложатся в смертные траншеи любых войн или идеологий? В спектакле "Пробуждение весны", который в программке назван "новым мюзиклом", молодая труппа Гоголь-центра узнает в героях Ведекинда поколение Болотной и бесстрашно встает на защиту этой "новой" юности. Слова, написанные Женей Беркович поверх американского либретто, звучат обжигающе. "Мамочка, я завтра стану бабочкой", - поет здесь отчаянный и бескомпромиссный Мориц (Роман Шмаков), и сердце сжимается от сострадания к этой убитой юности. Песня, которую яростно поют почти в самом финале, после всех похорон и смертей - Totally Fucked - переведена просто "Пипец", она звучит на экспрессивном и бескомпромиссном языке улиц, и та уже не корчится - безъязыкая, - а учится примирять себя с поэзией и любовью.
И вот - точно так же, как в необыкновенно горестном фильме "Призрак", - сияющие благодаря искусству художника Ивана Виноградова лунным, потусторонним светом Мориц и Вендла (Мария Селезнева) держат за руку еще живого Мельхиора. В исполнении Риналя Мухаметова он "звучит" горько и мужественно.
Когда же приходит время финальной коды, все скидывают свою серую "патриотическую" форму и надевают цветные рубашки и платья. Цвет заполняет графически строгий черно-белый мир с деревянными ящиками-гробами (одна из любимых метафор Серебренникова), и молодая труппа Гоголь-центра (все они, кстати, драматические актеры) буквально вздымает зал: "В свое цветное лето / Мы войдем из серых дней"... "И нас волной накроет / Цветное лето".
Гоголь-центр не просто поставил никогда прежде не исполняемый у нас мюзикл. Этой работой театр доказывает, что даже такой развлекательный жанр может захватывать острым социальным смыслом и состраданием.