07.11.2013 00:08
Культура

Светлана Алексиевич: При СССР мы жили в коммунистической лаборатории

Белорусская писательница Светлана Алексиевич размышляет о феномене "красного человека"
Российская газета - Федеральный выпуск: №250 (6226)
Имя Светланы Алексиевич в списке претендентов на Нобелевскую премию по литературе у букмекеров в этом году стояло выше хорошо известного в России японца Харуки Мураками. Алексиевич - белоруская писательница, пишущая на русском языке, которая с сотнями своих собеседников осмысливает трагические события ХХ века. Ее повести "У войны не женское лицо", "Цинковые мальчики", "Чернобыльская молитва" давно стали всемирно известными. Недавно она закончила пятую книгу своего знаменитого художественно-документального цикла "Голоса Утопии" - "Время second hand (конец красного человека)" И была награждена знаменитой Премией мира Союза немецких книготорговцев, среди лауреатов которой великие люди - от Альберта Швейцера до Вацлава Гавела. Ее речь во время вручения премии вызвала огромный резонанс среди европейских интеллектуалов. Сегодня мы публикуем ее.
Читать на сайте RG.RU

Я хотела бы назвать вас: дорогие соседи по времени. В наших карманах не только одинаковые смартфоны, нас объединяет нечто большее - одни и те же страхи и иллюзии, искушения и разочарования. Всех нас пугает, что Зло становится все изощреннее и необъяснимее. Мы не можем уже как герои Чехова воскликнуть, что через сто лет небо будет в алмазах и человек будет прекрасен. Мы не знаем, какой будет человек.

У Достоевского в "Легенде о Великом инквизиторе" идет спор о свободе.

О том, что путь свободы трудный, страдальческий, трагический... "Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столько стоит?" Человек должен все время выбирать: свобода или благополучие и устроение жизни, свобода со страданиями или счастье без свободы. И большинство людей идет вторым путем.

Великий инквизитор говорит Христу, который вернулся на землю:

"Зачем Ты пришел нам мешать? Ибо Ты пришел нам мешать и сам это знаешь".

Столь уважая его (человека), Ты поступил, как бы перестав ему сострадать, потому что слишком много от него потребовал... Уважая его менее, менее от него и потребовал бы, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его. Он слаб и подл... Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров?

Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, перед кем преклоняться... и кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается..."

Большую часть своей жизни я прожила в Советском Союзе. В коммунистической лаборатории. На воротах самого страшного Соловецкого лагеря висел лозунг: "Загоним железной рукой человечество к счастью".

У коммунизма был безумный план переделать "старого человека", ветхого Адама. И это получилось. Может быть, единственное, что получилось. За семьдесят с лишним лет был выведен отдельный человеческий тип - homo soveticus. Одни считают, что это трагический персонаж, другие называют его "совком". Кто же он? Мне кажется, я знаю этого человека, он мне хорошо знаком, я рядом с ним, бок о бок прожила много лет. Он - это я. Это мои знакомые, друзья, родители. Мой отец, он недавно умер, до конца жизни оставался коммунистом.

Я написала пять книг, но на самом деле почти сорок лет я пишу одну книгу. Веду русско-советскую хронику: революция, ГУЛАГ, война... Чернобыль... распад "красной империи"... Шла следом за советским временем. Позади море крови и гигантская братская могила. В моих книгах "маленький человек" сам рассказывает о себе. Песок истории. Его никто никогда ни о чем не спрашивает, он исчезает бесследно, унося свои тайны с собой. Иду к безмолвным. Слушаю, выслушиваю, подслушиваю. Улица для меня - хор, симфония. Бесконечно жаль, сколько всего сказано, прошептано, выкрикнуто в темноту. Живет только миг. В человеке и человеческой жизни так много того, о чем искусство не только не сказало, но и не догадывается. И все это блеснуло и тут же исчезает, а сегодня исчезает особенно быстро. Мы быстро стали жить. Флобер говорил о себе: "Я - человек перо", я могу сказать о себе: я - человек ухо.

В каждом из нас есть кусочек истории, у кого-то он большой, у кого-то маленький, а из всего этого получается большая история. Большое время. Я ищу человека потрясенного... человека, который поражен тайной жизни, другим человеком. Иногда у меня спрашивают: неужели люди так красиво говорят? Человек никогда так красиво не говорит, как в любви и возле смерти. Мы, люди из социализма, похожи и не похожи на остальных людей, у нас свои представления о героях и мучениках. Особое отношение со смертью.

Голоса... голоса... Они живут во мне... преследуют меня...

Помню высокого красивого старика, который видел Сталина. То, что для нас уже миф, для него была его жизнь. В 37-м арестовали сначала его жену, пошла в театр и не вернулась, а через три дня пришли за ним. "Меня били по животу мешком с песком. Я превратился в раздавленного червяка. Подвешивали на крючки... Средневековье! Все из тебя течет, ты свой организм уже не контролируешь. Из всех отверстий... Выдержать эту боль... Стыд! Умереть проще..."

В 41-м его освободили. Он долго добивался, чтобы отправили на фронт. После войны вернулся с орденами. Его вызвали в райком партии и сказали: "Жену вам вернуть не можем, но возвращаем ваш партбилет". "И я был счастлив", - говорил он.

Я не могла понять его радости. "По законам логики нас судить нельзя. Проклятые бухгалтеры! - кричал он.- Поймите же: марксизм был нашей Библией. Мы хотели построить рай на земле. Нас можно судить только по законам религии. Веры!"

А вот другой рассказ... "Я так любил нашу тетю Олю. У нее были длинные волосы, красивый голос. Когда я вырос, я узнал, что тетя Оля донесла на своего родного брата, и тот сгинул где-то в лагере. В Казахстане. Уже она была старая, я спросил ее: "Тетя Оля, зачем ты это сделала?" - "Где ты видел в сталинское время честного человека?" - "Ты жалеешь о своем поступке?" - "Я тогда была счастлива. Меня любили". Понимаете, нет химически чистого зла. Зло - это не только Сталин, но и красивая тетя Оля".

Я слышала эти голоса с детства. В белорусской деревне, где я росла, после войны остались одни женщины, с утра до темноты они работали, а вечером боялись своих пустых хат, выходили на улицу, сидели на лавочках. Говорили о войне, о Сталине, о горе. Это от них я услышала, что страшнее всего было смотреть на войну весной и осенью, когда птицы улетали и возвращались, они не знали человеческих дел. Попадали под артиллерийские обстрелы. Тысячами падали на землю.

Женщины вспоминали то, что я не могла понять детским умом, но запомнила. Как жгли деревни вместе с людьми. Те, кто успел убежать и спрятаться в болоте, вернулись через несколько дней на черное пустое место. Ни одного человека, только зола. И две случайно забытые в колхозном саду лошади. "Мы думали, как же людям не стыдно было творить такое при животных? Лошади же на них смотрели..."

Или еще... Перед тем, как расстрелять, молодые солдаты СС бросали в ямы, в которых закапывали живых еврейских детей, конфеты...

Я ищу человека потрясенного... Человека, который поражен. Тайной жизни. Другим человеком

У Ницше об этом: "Культура лишь тоненькая яблочная кожура над раскаленным хаосом". "Человек текучий" - писал Толстой, все зависит от того, что в нем победит. Идеи виноваты, но и сам человек виноват. Прежде всего - он сам. Это он отвечает за свою жизнь. Помните? "Где ты видел в сталинское время честного человека..." - оправдывалась перед смертью красивая тетя Оля. "Чудовищна, несказуема, немыслима "банальность зла" в "темные времена". (Ханна Арендт).

То, что я слышала на улице, я не могла найти в книгах, которые были в доме моих родителей, сельских учителей. Как и все, я носила значок с кудрявым мальчиком Лениным. Мечтала стать пионеркой, затем комсомолкой. Я прошла этот путь до конца...

Воспоминания - капризный инструмент. Человек складывает туда все: как он жил, что читал в газетах, слышал по телевидению, кого встретил в жизни. Наконец, счастлив он или не счастлив. Свидетели меньше всего свидетели, а актеры и творцы. Невозможно приблизиться к реальности вплотную, между реальностью и нами - наши чувства. Понимаю, что имею дело с версиями, у каждого своя версия, а уже из них, из их количества и пересечений рождается образ времени и людей, живущих в нем.

Именно там, в теплом человеческом голосе, в живом отражении прошлого скрыта первозданная радость и обнажается неустранимый трагизм жизни. Ее хаос и страсть. Единственность и непостижимость. Все - подлинник.

Я писала историю "домашнего", "внутреннего" социализма. Как он жил в человеческой душе. Меня интересовало то, что большая история не замечает. Пропущенная история. История чувств: что человек понял о себе, добыл из себя. Весь мир его жизни. Самое маленькое и человеческое. Записывала в квартирах и деревенских хатах, на улице и в кафе, в поезде. Среди мира и на войне. В Чернобыле.

Взорвался Чернобыль... Я поехала туда... Вокруг реактора ходили люди с автоматами, стояли наготове боевые вертолеты. Никто не знал, что делать, но все, не задумываясь, готовы были умереть. Этому нас научили.

Я записывала... Тексты были совершенно новые...

Один за другим умирали пожарники, тушившие пожар в первую ночь. Горел атомный реактор, а их вызвали как на обычный пожар, они поехали туда без спецодежды. Получили дозы, в сотни раз превышающие норму. Несовместимые с жизнью. Врачи не пускали к ним плачущих жен: "Подходить близко нельзя! Целовать нельзя! Гладить нельзя! Это уже не любимый человек, а объект, подлежащий дезактивации".

...Вокруг станции в радиусе тридцати километров десятки тысяч людей покидали свои дома, уезжали навсегда. Но еще никто в это не верил. Полные автобусы людей и тишина, как на кладбище. Вокруг автобусов собирались домашние животные - собаки, кошки. Животных оставляли. Люди боялись смотреть им в глаза. Птицы в небе... звери в лесу... мы все их предали... "А нашему любимому Шарику мы оставили записку: "Шарик, прости!".

90-е годы... Все говорили о свободе... Ждали праздника, а вокруг была разрушенная страна. Устаревшие заводы закрывались, стали мертвыми бесчисленные военные городки, миллионы безработных, а плохое жилье стало платным, и медицина платная, и образование. Кругом обломки... Открыли для себя, что свобода - это праздник только на площади, а в жизни - это что-то совсем другое. Свобода - это капризный цветок, он не может вырасти в любом месте из ничего. Только из наших мечтаний и иллюзий.

Помню свое потрясение, когда в зале суда, где начался суд над моей книгой "Цинковые мальчики", меня обвинили в клевете на Советскую армию, я увидела мать одного погибшего солдата. Первый раз мы с ней встретились у гроба ее сына, это был единственный ее сын, она вырастила его сама. В безумии она билась головой о цинковый гроб и шептала: "Кто там? Ты ли там, сынок? Гроб такой маленький, а ты у меня был большой. Кто там?" Увидев меня, она закричала: "Расскажи всю правду! Взяли в армию. Он - столяр, дачи генералам ремонтировал. Его даже стрелять не научили. Отправили на войну - и там убили в первый месяц". В суде я ее спросила: "Что вы здесь делаете? Я написала правду". - "А мне не нужна твоя правда! Мне нужен сын - герой".

В суде я встретила рядового-гранатометчика, вернувшегося с войны слепым...

Бедный страшный "красный человек"!

Новые голоса перебивали друг друга...

- Девяностые... Прекрасные годы, самое лучшее, что было в моей жизни. Глоток свободы...

- Если о девяностых, то я бы не сказал, что это были красивые годы, они были отвратительные. Произошел переворот в умах на 180 градусов... Кто-то не выдержал и сошел с ума, кто-то покончил с собой. На улицах все время стреляли. Убили огромное количество людей. Каждый день шли разборки. Делили Россию... Урвать, успеть, пока другие не успели...

- Я очень хорошо знаю, что такое мечта. Все детство я просил купить мне велосипед, и мне его не купили. Бедно жили. В школе я фарцевал джинсами, в институте - советской военной формой плюс символикой разной. Иностранцы покупали. Обычная фарца. В советское время за это сажали на срок от трех до пяти лет. Отец бегал за мной с ремнем и кричал: "Спекулянт! Я под Москвой кровь проливал, а вырастил такое говнецо!"

Вчера преступление, сегодня - бизнес. В одном месте купил гвозди, в другом набойки - упаковал в полиэтиленовый мешок и продал как новый товар. Принес домой деньги. Накупил всего, полный холодильник. Родители ждали, что за мной придут и арестуют. (Хохочет.) Торговал бытовой техникой. Скороварками, пароварками. Пригонял из Германии машину с прицепом этого добра. Все шло валом... У меня в кабинете стояла коробка из-под компьютера, полная денег, я только так понимал, что это деньги. Берешь, берешь из этой коробки, а там все не кончается. Уже вроде все купил: тачку, квартиру... часы "Роллекс"... Помню это опьянение... Ты можешь исполнить все свои желания, тайные фантазии. Я много узнал о себе: во-первых, что у меня нет вкуса, а во-вторых, что я закомплексован. Не умею с деньгами обращаться. Я не знал, что большие деньги должны работать, они не могут лежать. Деньги - такое же испытание для человека, как власть, как любовь... Мечтал... И поехал в Монако. В казино Монте-Карло проиграл огромные деньги, очень много. Меня несло... Я был рабом своей коробки. Есть там деньги или нет? Сколько их? Их должно быть больше и больше. Меня перестало интересовать то, что интересовало раньше. Политика... митинги... Умер Сахаров. Я пошел с ним прощаться. Сотни тысяч людей. Все плакали, и я плакал. А тут недавно читаю о нем в газете: "умер великий юродивый России". И я подумал, что он вовремя умер. Вернулся из Америки Солженицын, все бросились к нему. Но он не понимал нас, а мы его. Иностранец. Он приехал в Россию, а за окном Чикаго...

Кем бы я был, если бы не перестройка? ИТР с жалкой зарплатой... (Смеется.) А сейчас у меня своя глазная клиника. Несколько сотен человек зависят от меня со своими семьями, дедушками, бабушками. Вы копаетесь в себе, рефлектируете, а у меня этой проблемы нет. Я работаю день и ночь. Закупил новейшее оборудование, отправил хирургов во Францию на стажировку. Но я не альтруист, я хорошо зарабатываю. Всего добился сам... У меня было только триста долларов в кармане... Начинал бизнес с партнерами, от которых вы бы в обморок упали, если бы они сейчас зашли в комнату. Гориллы! Лютый взгляд! Теперь их уже нет, они исчезли, как динозавры. Ходил в бронежилете, в меня стреляли. Если кто-то ест колбасу хуже, чем я, меня это не интересует. Вы же все хотели, чтобы был капитализм. Мечтали! Не кричите, что вас обманули..."

Мало выигравших, больше проигравших. И через двадцать лет молодые опять читают Маркса. Мы думали, что коммунизм мертв, а это хроническое заболевание. Ведут на кухнях те же разговоры: что делать и кто виноват?

Мечтают о своей революции. По социологическим опросам выбирают Сталина, "сильную руку" и социализм. Конец "красного человека" откладывается. Старый кагэбэшник разоткровенничался в поезде, доказывал мне: "Без Сталина у нас ничего не получится. Что такое человек? Ножку венского стула в задний проход, и нет человека. Одна физика. Ха-ха". Я уже это слышала...

Все повторяется... В России... в моей маленькой Беларуси тысячи молодых людей опять выходят на улицу. Сидят в тюрьмах. И говорят о свободе.

Перед революцией 17-го года русский писатель Александр Грин писал: "А будущее как-то перестало стоять на своем месте". И теперь будущее опять не на своем месте...

Иногда я думаю, зачем я спускалась в ад? Чтобы найти человека...

Эта речь была произнесена белорусской писательницей Светланой Алексиевич на церемонии, посвященной присвоению ей звания лауреата Премии мира Союза немецких книготорговцев (Friedenspreis des Deutschen Buchhandels 2013). Торжество проходило 13 октября в соборе Святого Павла во Франкфурте-на-Майне. (Публикуется с небольшими сокращениями.)

Справка "РГ"

Премия мира Союза немецких книготорговцев вручается с 1949 года деятелям литературы, науки и искусства за вклад в развитие мира и взаимопонимания между народами. Это очень почетная и важная международная премия в области культуры - с 1949 года ее, в частности, получали Альберт Швейцер и Октавио Пас, Мартин Бубер и Карл Ясперс, Герман Гессе и Торнтон Уайлдер, Сьюзен Зонтаг и Вацлав Гавел.

Литература