"Девяностые не могли не стать лихими"
Почему время действия "Хроник" - девяностые годы? Это время чем-то для вас примечательно?
Павел Санаев: Дело в том, что я пишу большой роман-дилогию. Время его действия период с конца восьмидесятых и почти до сегодняшнего дня. Вышедшая книга только начало, за которым последует продолжение. В целом это история четырех совершенно разных людей. Читатель застает их девятнадцатилетними, а расстается с ними, когда им уже за тридцать. Моя книга некая перекличка с "Жаном-Кристофом" Ромена Роллана. Этот роман произвел на меня в свое время очень сильное впечатление. И толчком к сочинению "Хроник" было желание написать современного российского "Жана-Кристофа" - историю формирования человека на протяжении длительного времени.
Тогда почему вы решили начать с девяностых?
Павел Санаев: Потому что девяностые годы, а именно в этот период происходит становление моего героя, время серьезного перелома в нашей истории. Распады империй случались и прежде. Вспомним Британскую, Османскую, Австро-Венгерскую... Но их распад не сопровождался сменой общественно-политического строя. У нас же случилось именно это. Закончился эксперимент, длившийся более семи десятилетий. И произошел исторический перелом, от которого мы до сих пор не оправились.
Девяностые в вашем понимании "лихие" или "первый глоток свободы"?
Павел Санаев: И то и другое. Пришедшая свобода имела известные издержки, так что девяностые не могли не стать лихими. Когда в середине восьмидесятых началась перестройка, не было ни одного вменяемого человека, который не воспринял бы ее с воодушевлением. Молодым людям разрешили петь и слушать, что они хотят, носить, что они хотят, читать, что они хотят. Но при этом они, как и все советские люди, все еще ощущали твердую почву под ногами. Была могучая страна, была прочная система власти, была худо-бедно работающая экономика. А потом все это разом рухнуло. Масса людей, многие из которых составляли цвет научно-технической интеллигенции, была выброшена на улицу, кто-то просто погиб в нищете. Еще вчера человек был крупнейшим химиком, а сегодня он торгует газетами в подземном переходе. А сколько людей перестреляли в бандитских разборках!
Вам в девяностые было примерно столько же лет, сколько и вашему герою. Можете сказать: "Раздолбай - это я"?
Павел Санаев: Я принципиально не буду проводить параллели между мной и моим героем. Пусть это останется под завесой тайны.
Спрошу иначе: вам тогда были свойственны те же переживания?
Павел Санаев: Отвечая на такие вопросы, я даю повод покопаться в моей биографии, что-то разузнать, что-то сопоставить. Кому интересно, тот может этим заняться, но подсказывать я ничего не стану. Считайте, что эта история полностью вымышленная. Или вымышленная наполовину. Или абсолютная правда.
Но Рижское взморье вы описали явно со знанием дела.
Павел Санаев: Да, Рижское взморье описано по моим собственным впечатлениям двадцатилетней давности.
На Рижское взморье тогда не каждый ездил.
Павел Санаев: Напрасно вы думаете, что это было тогда, как сегодня Канары. Там отдыхало огромное количество людей. Билет на поезд до Риги стоил рублей двенадцать, на самолет, как сейчас помню, двадцать один, а у меня стипендия была сорок пять рублей.
Все же не любой представитель славной советской молодежи имел возможность две недели, а то и месяц отдыхать в Доме творчества композиторов в Пумпури. А вы ведь именно там проводили свои каникулы, не так ли?
Павел Санаев: Я там действительно бывал.
Вы принадлежали к "золотой молодежи"?
Павел Санаев: Нет, к сожалению.
Почему - к сожалению?
Павел Санаев: Потому что у меня первый костюм появился, когда мне исполнился двадцать один год, и почти до тридцати он был единственным. Я до сих пор так и не научился свободно носить костюмы и немного завидую людям, которые могут ходить в них как в повседневной одежде.
А лексика ваших героев, она, вы считаете, характерна для мажористых мальчиков начала девяностых? "Дикий король", "номенклатурно"... Я не припомню такого сленга.
Павел Санаев: Это вовсе не лексика определенного социального слоя и тем более не лексика поколения. Это специфическая лексика одного-двух конкретных людей. Подобные словечки я в свое время услышал и записал. Вообще должен сказать, написанию романа предшествовало большое количество набросков и дневниковых записей, в которых фиксировались какие-то диалоги, монологи, обрывки фраз. Из них, как из кирпичиков, и сложилась книга.
"Мы больше не умеем осуществлять большие индустриальные и технологические проекты"
Вы испытываете ностальгию по девяностым?
Павел Санаев: Нет. Как можно по девяностым испытывать ностальгию?! Я еще могу понять людей, которые испытывают ностальгию по СССР, но девяностые... бр-р-р.
А по СССР вы ностальгируете?
Павел Санаев: Тоже нет. Я испытываю сожаление, что мы лишились некоторых важных вещей, которые были в СССР. Например, мы потеряли научно-технические кадры, утратили способность осуществлять большие индустриальные и технологические проекты. Представьте, что вы создаете космический корабль "Буран". Сколько ученых, технологов, электриков, механиков высшего класса вам надо мобилизовать для выполнения этой задачи! Какое количество высококвалифицированных людей! Наличие в стране такого кадрового потенциала поднимает общий интеллектуальный уровень общества на определенную высоту. Разве мы лукавим, когда говорим, что наша страна была самой читающей. Роман "Мастер и Маргарита" в СССР был выпущен ограниченным тиражом, но этот "ограниченный тираж" составлял 500 тысяч экземпляров! Что ни говорите, приятнее жить в обществе, пятнадцать процентов которого составляют высокоинтеллектуальные люди, чем в обществе, которое занимается перепродажей трусов, сшитых в Китае. Утраченный научно-технический потенциал - вот, пожалуй, единственное, чего мне жалко после распада СССР.
Странно, что вы ничего не сказали о советском кино, которое, несмотря на цензуру, порой рождало шедевры. Теперь цензуры нет, но нет и шедевров.
Павел Санаев: Тогда в кино были одни проблемы, сейчас другие. Если в те времена Тарковскому не давали выпустить на экран "Андрея Рублева", неотступно требовали что-то вырезать, сократить, то теперь ему просто никто не дал бы денег на такую картину. Ему бы сказали: чувак, у тебя картина будет стоить двадцать миллионов долларов, а соберет в лучшем случае два миллиона. Расскажу байку. Некий человек присутствовал на съемках "Андрея Рублева". Видит: группа приостановила работу. Час стоят, два стоят, три стоят. Он спрашивает: почему не снимаете? Оператор показывает на горизонт и говорит: видишь, там кромка горизонта светлая, а должна быть темная, чтобы отбилась от неба. Ну ничего, мы три трактора заказали, сейчас приедут, вспашут, кромка станет темная, и мы будем снимать. Вы мне скажите, какой продюсер сегодня согласится с тем, чтобы группа стояла, а трактора ехали пахать линию горизонта? Правда, теперь на компьютере все это можно сделать.
"Сейчас мы подходим к новому рубежу"
"Похороните меня за плинтусом" была адресована самым широким читательским слоям. Вероятно, еще и поэтому ей выпал такой успех. "Хроники Раздолбая" имеют более четкий читательский адрес?
Павел Санаев: Это реалистическая история, написанная простым, понятным языком. В ней есть и драматические коллизии, и юмор, и вечные темы: любовь, верность, предательство, прощение... Такое интересно всем.
Можно ли сказать, что "Хроники Раздолбая" - это в какой-то степени летопись поколения?
Павел Санаев: Можно.
Каковы, на ваш взгляд, были проблемы этого поколения?
Павел Санаев: Думаю, главной его проблемой было, как пережить переломное время. Я доподлинно не знаю, чем жили молодые люди, скажем, в шестидесятых годах. Но если посмотреть фильмы той поры, например, "Звездный билет", то можно догадаться, что многие мечтали о каких-то высоких вещах - поехать в дальние края и что-то строить, осваивать, помогать другим людям. Идея труда на общее благо была очень сильна. Судя по книгам и фильмам, люди действительно этим жили, потому что если бы это было не так, над советским искусством шестидесятых стали бы смеяться как над неправдой, а его любили. В восьмидесятые начали формироваться индивидуалистические настроения - люди стали пытаться улучшить свой быт, обострился интерес к зарубежной музыке и кино, усилилась тяга к хорошей одежде, появились спекулянты - стало даже престижно иметь их в друзьях, что было немыслимо в шестидесятые... А в девяностые рухнули сами основы жизни, столько лет казавшиеся прочными и незыблемыми.
Вы на себе ощущали этот перелом?
Павел Санаев: Естественно. Я не знаю человека, через которого бы это не прошло. Все с этим сталкивались, все думали, как дальше жить. Кто-то уходил на дно, кто-то шел в бизнес, кто-то в бандиты.
Нынешнее время сильно отличается от девяностых?
Павел Санаев: Конечно.
В какую сторону?
Павел Санаев: На мой взгляд, в лучшую. Хотя сейчас, мне кажется, мы подходим к новому рубежу, сопоставимому с девяностыми. Все последние "тучные-нефтяные" годы люди очертя голову удовлетворяли сиюминутные материальные потребности. Одни особняки строили, другие "плазму" на стену "хрущевки" вешали - каждый по возможностям, кто во что горазд. Дальше этого не заглядывали и упустили стратегическую инициативу в развитии страны. Тучные годы рано или поздно кончатся (уже кончаются!), и окажется, что передовой науки нет, высоких технологий нет, навыков осуществлять большие научно-технические проекты нет.
И что, вы думаете, будет дальше?
Павел Санаев: Я считаю неизбежным эффект жесткого приземления по принципу "ели-пили, веселились, подсчитали - прослезились". А дальше или полная деградация или, наоборот, новый скачок вперед. Россия - страна с великой историей, талантливым народом, огромными природными ресурсами. Мы способны быть одной из первых держав. Есть некая мировая тусовка первых игроков - Америка, Великобритания, Япония, Германия, Франция, Китай... Россия среди них должна ощущать себя если не первой, то уж никак не последней. Мы не можем в сфере технологий соперничать с Японией, не имеем шансов в сфере предпринимательства догнать Америку. Но мы могли бы поставить цель построить государство, где живут счастливые люди. Знаете, почему все так любят отдыхать на Бали? Потому что там вы попадаете в общество, где 90 процентов людей счастливы, и это написано у них на лицах. Сейчас у нас все помешаны на идеях прибыли, рынка, дивидендов, рентабельности - это ставится во главу угла. При этом миллионы наших граждан живут в социальном аду. Я видел, как в не самом бедном городе люди с утра заходят в аптеку и говорят: "Два по девятнадцать". И аптекарь понимает: надо дать две настойки боярышника по девятнадцать рублей. Тем не менее никто не говорит: ребята, давайте нашу страну сделаем удобной для жизни. Вместо этого продолжаются мантры про рынок, который "все расставит по своим местам". Это большое заблуждение. Чистый рынок может только выжать досуха и выкинуть на улицу. Идеальная рентабельность для России - это двадцать миллионов человек, добывающих сырье. Мы хотим такого будущего? Я ни в коем случае не ратую за социалистическое распределение - рынок должен быть. Но должны быть большие государственные проекты с периодом окупаемости двадцать - тридцать лет, вовлекающие образованных людей. Почему мы не можем, к примеру, построить большой медицинский кластер европейского уровня, куда приезжали бы лечиться люди со всего мира? При этом медцентре можно было бы открыть научно-исследовательский институт, который занимался бы разработками новых препаратов, новых операционных методик. Но для этого нужно проявить государственную волю, а не ждать мифических "иностранных инвестиций". Пора и самим наметить какие-то планы и начать их выполнять.
"Я сторонник созидания, а не разрушения"
Вам сегодня хватает свободы?
Павел Санаев: Вполне. И я бы не сказал, что мне ее сильно в СССР не хватало. В дом к нам никто не вламывался, видеокассеты с "Греческой смоковницей" не отбирал, книги не перетряхивал. Я знаю, что это бывало, но нашу семью не коснулось. А сейчас и подавно такого нет. Стенания на тему сегодняшней несвободы, на мой взгляд, несколько преувеличены. Сегодня есть несвобода открыть бизнес, который не "отожмут", или получить доступ к тем или иным ресурсам на честной основе, но я сейчас бизнесом не занимаюсь, так что с ограничениями не сталкиваюсь.
Вы не ходите на митинги?
Павел Санаев: Нет, не хожу.
А как относитесь к протестной активности?
Павел Санаев: Мне понятна эта активность, но я сторонник созидания, а не разрушения. Я понимаю, что многие хотят развития страны, хотят сменить власть, хотят сами стать властью. Но люди, которые к этому стремятся, к сожалению, никак не могут объединиться вокруг содержательных инициатив. Все время слышится подтекст: "Россия гибнет, ее надо спасать. Но если спасать Россию будут не по-моему, то провались она пропадом, эта Россия!" Из-за этого не складывается новая политическая сила, которая мне стала бы интересна. А просто выходить и кричать "долой!" - это непродуктивно. Представьте, что у вас дом покосился, подпирается одним-единственным гнилым бревном. Вам ненавистно это бревно, вы говорите: давайте его выломаем, пусть нам на голову обрушится крыша, потом подумаем, как ее ставить. Я склоняюсь к другому подходу: давайте сначала раздобудем свежее, крепкое бревно, подопрем им крышу, тогда гнилое бревно само отвалится.
У вас есть страница в "Фейсбуке"?
Павел Санаев: Есть, но я очень редко ею пользуюсь.
Вообще не общаетесь в социальных сетях?
Павел Санаев: Нет.
Даже не читаете, что там пишут?
Павел Санаев: Пишут там многое, можно и почитать, но зачем? Я предпочитаю живое общение.
А общение в соцсетях вы считаете суррогатным?
Павел Санаев: Это просто другой вид общения. Может быть, и неплохой, но от него возникает невротическая зависимость, я это на себе чувствую. Подобная зависимость у меня появилась по отношению к некоторым новостным и аналитическим сайтам. Я каждый день, как подопытная собака Павлова, рефлекторно эти сайты просматриваю. Хотя понимаю, что ничего нового узнать не удастся, будет все та же информационная жвачка. Эту привычку заходить на новостные сайты нужно побороть, как курение. До сих пор у меня это не получалось. Очень надеюсь, что вскоре получится. А если не получится в ближайшие несколько недель, я просто вообще отрублю себе Интернет. Социальные сети... Да это все равно что спрашивать у бросающего курить человека: "Вы считаете суррогатным курение трубки?"