Генриетта Наумовна, почему именно сейчас вы решили поставить старую сентиментальную пьесу Александра Володина?
Генриетта Яновская: Я бы могла долго теоретизировать, но дело было так: однажды я ехала в машине, и вдруг в голове возникло: "С любимыми не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь". А потом я представила себе, как там все в конце кричат: "Я скучаю по тебе!". И поняла, что хочу это делать. Это спектакль о самом главном, что есть в человеческой жизни: о любви. Необязательно о любви друг к другу - о любви, как состоянии души; о способности любить; об одиночестве, когда человек это состояние теряет.
Вам не кажется, что ваш спектакль лучше поймут женщины?
Генриетта Яновская: Я так не думаю. Когда я делаю спектакли, меня почти не интересует, что поймут головой. Поймут, для меня, это значит почувствуют. Потом уже можно анализировать, рассуждать. Меня трогало, что некоторые серьезные мужчины мне в ухо шептали: "Я наплакался". Мне очень нравилось, что один мой врач говорил актеру: "Это про меня, это про меня". Так говорил мужчина. Можно ведь в спектакле рассматривать одиноких женщин, а можно - людей, судьбы. Я не разделяю зал по половому признаку. Я вообще никого ни по каким признакам не разделяю. Если говорить о статистике, в театр больше ходят женщины, чем мужчины. Правильно рассчитывать на женщин. А кино лучше делать для пятнадцатилетних, потому что вся киноиндустрия направлена на них. Следует ли из этого, что на это нужно ориентироваться? Нет.
Наверняка многие будут сравнивать спектакль с одноименным фильмом 1979 года. Вы не боитесь?
Генриетта Яновская: Фильм плохой. Но в центре этого фильма стоят два очень красивых человека. Было наслаждением смотреть на Абдулова и Алферову. Когда я брала пьесу, меня спрашивали, есть ли у меня для героини самая красивая женщина, и самый красивый мужчина - для героя. Я искала. Но искала очень простых героев: он - один из нас, она - одна из нас... Еще я искала культуру предместья: ведь она говорит не "лазила", а "лазала", "обокрадут". Я старалась это культивировать. Я старалась, чтобы не было интеллигентного способа разговора, красивой женщины, взгляда - печального или уверенного; чтобы не было героя, который в романе. А чтобы он был все время какими-то шуточками, трепом прикрытый, и ходил бы в кедах... Не героев, а абсолютно провинциальных людей. Столкнувшись с Володиным несколько лет назад, я обратилась к словарю Даля. Что такое человек? Для меня очень важен в этой большой статье один поразительный момент, с которого он начинает: "Человек - каждый из людей". Я обращаюсь к каждому.
То есть спектакль рассчитан на всех?
Генриетта Яновская: Он рассчитан на себе подобных. На людей, которые могут чувствовать, как я. Это мой диалог с людьми, вот и все. Я артистам очень часто говорю об этом, и наш театр этим как раз и отличается в способе игры - уважительным отношением к зрителю, как к равному. Мы не делаем ему подачек, мы не вдалбливаем ему в голову никакие мысли. Мы существуем так: "Это я. А ты кто?". Это ни в коем случае не прямой диалог. Но это диалог. Я никогда не рассчитываю на кого-то, так же как и Гинкас, он не ставит ни для академиков, ни для занудных интеллигентов, нет. Зритель сам отбирает себе собеседника. Но он отбирает тем, что приходит, смотрит, а если ему этот диалог не нравится, то он уходит. И всё.
Ваш спектакль отличается от того, что буквально написано у Володина...
Генриетта Яновская: Да, есть вещи, которые принципиально разнятся с пьесой. И их немало. Например, судья, как она написана у Володина - совсем другой персонаж: неумная женщина с кондовыми советскими текстами. Человек, которого Володин либо презирал, либо он просто был ему неприятен. Судья у него - "нелюдь". В нашем спектакле сделан совершенно другой персонаж. У Володина она воспитывает все время: "Вы когда-нибудь задумывались, что значит для человека любовь, семья?... Вы когда-нибудь задумывались, что у вас могут быть дети?". Виктория Верберг играет совсем другое. Мы многое взяли из других произведений Володина, которые переводят кондовость судьи на иной - созерцательный, да и страдательный - уровень. У нас Ирина, которая в пьесе написана разлучницей, - абсолютно открытая, наивная, искренняя, чистая; она вдруг влюбилась без памяти и поэтому творит глупости. А эти двое... как асфальтовым катком по ней проехались. И не заметили. Это как ребенка убить. Они ее уничтожили в своей любви. Вот же, что произошло. Этого в пьесе не написано.
Кроме того, многое в пьесе Володина - дань наивной режиссуре начала 1970-х, которая выглядела тогда смело, но сегодня она отталкивает... И естественно, что от некоторых вещей я просто отказалась. Здесь очень много от театра. И с Агафьей Тихоновной из пьесы Гоголя, и с включением Тани-уборщицы, которой тоже нет в пьесе. Одиночество судьи, одиночество Тани, потеря любимого у Агафьи - это общая судьба и общие болезни.
А как родился образ зеленой травы, которой художник Сергей Бархин покрыл всё пространство сцены?
Генриетта Яновская: В Эрмитаже есть деревянная лестница на третий этаж в зал импрессионистов. Всю свою юность я проводила там. Там на стене висит картина Матисса. На зеленом склоне сидят по-турецки несколько человек. Просто сидят. Один с дудочкой, другой со скрипкой. И называется это "Музыка". Вот по ассоциативному ряду, по рифмам моих репетиций спектакль перекликается с картиной Матисса. Там есть смешные сцены, но одиночество в картине Матисса - это то, от чего я отталкивалась. Я, потом Бархин придумал склон. И это определило дальние параллели, дальние, но для меня очень существенные, рифмы.