История о еврее, который из местечка двинулся в Вильнюс, чтобы повидать арестованного за террористическую деятельность сына, объехала тогда едва ли не все известные фестивали мира. Волнующие истории города, в котором русских, евреев, белорусов было едва ли не больше, чем литовцев, города, в котором пересеклись столетия общей судьбы разных европейских народов, - эти истории стали для Туминаса богатым и волнующим источником творческого вдохновения.
Режиссер разворачивает перед нами свой "театр памяти", подробно и объемно воспроизводя исчезнувший литовский мир со всеми его фобиями, идеями, воодушевлениями и разочарованиями. Так он делал в своем "Мадагаскаре" - спектакле по пьесе Марюса Ивашкявичюса, где речь шла о литовском философе 20-х годов, предлагавшем создать на Мадагаскаре "резервную Литву", чтобы лучшая часть страны могла спасти свой мир под натиском грозных соседей. Не менее сложным был его спектакль по пьесе Ивашкявичюса "Мистрас" - об Адаме Мицкевиче, поэте, который так и не стал до конца "литовским"...
В этом "театре памяти" литовцев можно любить и ненавидеть, восхищаться, иронизировать и сострадать... Они, как и все, достойны разных чувств. Но стоило Туминасу заговорить о еврейском местечке - и этого свободного, яростного, влюбленного и критически-трезвого взгляда нет и в помине. Вместо него - торжественная, мистериальная, трагическая поступь притчи.
Разумеется, разговор о шовинизме, столь назревший в последнее время, точно подталкивал его к "еврейской" теме. Там, куда ни кинь взор - одни жертвы, и интонация плача об исчезнувшем мире "идиш" всегда под рукой. Создать мистерию-притчу, чтобы дать залу простую и ясную эмоцию сострадания и покаяния. Но здесь, кажется, и произошла главная ошибка спектакля и самого выбора материала. В разгоряченном воздухе нынешней московской весны ветхозаветные обороты притчи, одинаково равнодушно взывающие к некоей единой терпимости и общему покаянию, звучат слишком нейтрально. И вот мы мучительно всматриваемся в лица этих "евреев" - героев Сергея Маковецкого, печально и "мудро" сидящего на облучке своего старого скарба, эксцентричного и задиристого Виктора Сухорукова, в "местечковый" танец козочки (Юлия Рутберг), обреченные видеть в них "только хорошее". Этнографичность, печально приправленная монохромным и тоскливым светом (Майя Шавдатуашвили), меланхолически-зажигательной музыкой Фаустаса Латенаса к середине спектакля уже совсем не дает возможности вылезти из этого общего потока "сострадания". Но к кому или к чему же? И вот здесь становится интересно. Туминас простое перемещение отца к сыну в Вильнюс читает как мистериальный исход, как великое путешествие по следам прошлого. Поддавшись этому ритму, мы тоже готовы пуститься неведомо куда. Нежданно столь резко состарившийся театр (напомню, что спектакль срочно эвакуировали из начала 90-х годов), кажется, кладет предел самому этнографическому принципу в театре и мышлении, столь умиротворяюще-беспринципному.