Большую часть этого длинного спектакля герои сражаются не с белыми или красными, а сами с собой. Решая собственные нравственные проблемы, они пытаются разобраться в отношениях с ближними, восстановить мир. В любви герои неуступчивы, бескомпромиссны: не щадят, бьют с размаха, говорят правду в лицо. Но как только доходит до революции, они почти беспомощны, они в растерянности - как можно делить общее?
Хутор живет обычной жизнью: днем тяжелая работа в поле, на базу, вечером веселые гуляния с танцами и шуточными (и не очень) соревнованиями в ловкости и силе. Особенно размышлять о себе и тем более о судьбах родной страны некогда. Разногласия возникают не на политической почве - казаки всегда обладали очень мощной идентичностью. Это не сословие, а братство со своими законами, убеждениями и долгой исторической памятью. Спорят-то спорят, а как петь - так все вместе, стройно, хором. Перед нами плотный, цветной мир, сочетающий видеопроекции с натуральным деревом, запах сена с одномерными подсолнухами. Мир, стоящий на берегу серебродонного Дона, чьи берега также круты, как нрав героев.
Дон - черта, разделяющая зрительный зал и актёров, настоящее и прошлое, "нас" и "их". Перейти через эту реку невозможно, как невозможно, чтобы история повторилась точь-в-точь: любая актуализация приблизительна. Поэтому революционным тяжбам уделено гораздо меньше времени, чем разладам в семье. Персонажи постоянно находятся в тени друг друга, никто из молодых актеров не решается взять на себя главную роль. Безгеройность этого спектакля вторит полифонной стихии казачьих песен. У брата и сестры, у соседей и врагов индивидуальные судьбы настолько сплелись и спутались, что нет никакого смысла выдвигать на передний план кого-то одного. На авансцене по очереди оказываются почти все герои, постоянен лишь Дон. От криков и топота медленно ходит в нём холодная вода с соломинками.
Кроме хутора и реки есть ещё одно пространство в спектакле, за деревянной стеной декораций - двери резко распахиваются, представляя взору темную пустоту. Умирающие герои раздеваются до исподнего и уходят - туда, в запредельное.
Не зря спектакль обозначен в афише "житием". Святые не родились святыми, они прошли через горнило сомнений и раскаяний, ошибок и потерь, с ежедневной работой совести добрались до неба. Это - лестница, вертикаль, а Дон - горизонталь. Таковы координаты судеб героев: они перемещаются не только по России, но и постоянно стремятся Туда. Начинающая с жестокого убийства, эта история кончается освещенным солнечными лучами одиночеством самого раскаянного шолоховского героя - Григория Мелехова. Многоцветие, многоголосие пролога к финалу превращается в короткий возглас Аксиньи и белые рубахи мёртвых, вдруг окруживших героя. Полнокровный Григорий, про которого написаны миллионы школьных сочинений, задумался, покрепче обнял чудом спасшегося сына… и прослезился.