В новое российское время Петер Штайн поставил в Москве Эсхила, Шекспира и Чехова, став "домашним" европейским любимцем. Но в российский музыкальный театр он пришел только сейчас, и притом с концепцией.
Вообще-то привычные трактовки "Аиды" Верди как грандиозной имперской драмы на фоне пирамид с толпами народа, жрецов и отрядом топающих под хитовый марш воинов надоели не только Штайну. В юбилейный год Верди этот так или иначе разбавленный шаблон снова победно прошагал по сценам мира и надоел тем более, так что желание режиссера сделать из блестящей махины камерную человеческую драму можно было понять. Об этом желании он внятно говорил перед премьерой и постарался сделать для воплощения все, что мог. Видно, что Штайн очень тщательно готовил с артистами роли, точно продумывал перемещения хора и скрупулезно разводил мизансцены. Видно, что всякий раз он честно до педантизма отвечал самому себе (а заодно и зрителю) на вопрос почему.
Велеречивой партитуре Верди этот технологичный подход пошел на пользу, нет сомнений. Но даже в безупречно логичное течение оперы прокрались несуразности. Царская дочь Амнерис выбегает на сцену, собственноручно вручая Радамесу боевой стяг - ох, не по чину, да и не женское это дело. Она же, позабыв о царственном достоинстве, несколько раз (в такт Верди) пинает ногами распростертую на полу Аиду. Еще коробит: нацизм позаимствовал много символики у Древнего Египта, но трудно не вздрогнуть от бодрого зига вскинувших руку жрецов, благословляющих Радамеса на войну.
Штайну очень помогли его постоянные соратники сценограф Фердинанд Вегербауэр и художник по костюмам Нана Чекки. Их общая с режиссером работа одна из самых сильных сторон спектакля. Заявка на камерную историю дается сразу декорациями черной коробки первой сцены, и она тут же поддержана тоном костюмов: поначалу никакой парчи и пурпура, пастельные тона, и только Аида сразу выбивается из общей ахроматической гаммы египетского двора. Потом от сцены к сцене по мере нагнетания страстей пробиваются золотой и красный, словно подавая невербальный сигнал о неизбежной кровавой развязке. Сценография становится полноценным и временами главным действующим лицом спектакля. Нет здесь ни райских кущ долины Нила на размалеванном занавесе, ни фальшивой тяжести картонных пирамид: стильное по большей части пространство не оттягивает внимание от героев и музыки, позволяя естественно, театрально и не без изящества обозначать время и место. Самые большие удачи - сцена скрытого от зрителей суда над Радамесом и трагичный финал.
Но по части невербального сложилось не все. Опытный оперный хореограф Лиа Тсолаки придумала логичное и временами изысканное сценодвижение, иногда стилизованное под профильные древнеегипетские рисунки. Но танец жриц у нее нечто среднее между оперным штампом о буйстве весталок и танцем суфийских дервишей. Совсем необъясним кордебалет странных мальчиков в зеленых балахонах, то ли водяных (добрый зритель вспомнит найденного в камышах другой египетской принцессой Моисея), то ли посланцев Вакха, невесть откуда взявшихся в девичьих царских покоях. Впрочем, и в "Макбете" Штайна на Зальцбургском фестивале-2011 похожий на нынешних зеленых мальчиков кордебалет ожившего леса того же хореографа вызывал изумление.
С главной идеей режиссера о человеческой драме справились Анна Нечаева (Аида), Нажмиддин Мавлянов (Радамес), Лариса Андреева (Амнерис), Дмитрий Ульянов (Рамфис), Антон Зараев (Амонасро), Роман Улыбин (Фараон). Но важнейшая группа поддержки скрывалась в яме: ведомый Феликсом Коробовым оркестр словно снял с заношенной партитуры толстый слой лака. Оркестр слушал и слышал диалоги героев, и даже давно превращенный в фетиш марш победителей провел с негромким царственным достоинством, обнаружив в нем нечто свежее - тревогу колосса на глиняных ногах.
Сказать, что эта "Аида" совсем уж не похожа на других "Аид", неправда. Тот же акцент на человеческой драме в необычном контексте делал Николя Жоэль в недавней "Аиде" Венской Штаатсопер с великолепной Ольгой Бородиной в роли Амнерис. Да и никогда, ни при каких условиях драма Верди не сведется к скрибовскому "Стакану воды", слишком уж обязывает авторский масштаб с экзотическим временем и местом действия. Но время диктует свое, и абсолютный художник Петер Штайн почувствовал его кожей: зритель устал от войн, катастроф и великих свершений. Дочь фараона Амнерис режет себе вены на могиле замурованного вместе с соперницей Радамеса, напоминая, что всякая империя слаба, пока в ней есть хоть что-то человеческое.