Двадцатилетие Отдела личных коллекций (ОЛК), созданного по инициативе коллекционера Ильи Самойловича Зильберштейна (1905-1988) и Ирины Александровны Антоновой, ГМИИ им. А.С.Пушкина отмечает выставкой "Квартира-музей. Из частных коллекций Москвы". Она открылась в новом здании Отдела личных коллекций (Волхонка, 8), реконструкция и реставрация которого шла с 1990 года. Впрочем, вход в него - по-прежнему с Колымажного переулка.
"Квартира-музей" - это своего рода попытка вернуть произведение искусства в "родную" среду. Или, точнее, показать его жизнь в "естественной" среде, то есть той, откуда произведения искусства приходят в музей. А приходят они или из мастерской художника (или его потомков), или из собрания коллекционера. В любом случае это пространство частное, для вторжения публики плохо приспособленное, и даже, скажем честно, от нежелательных визитов обыкновенно защищенное. Но дело, конечно, не только в закрытости. Дело, если угодно, в дистанции. В музее работа художника - экспонат, пронумерованный, снабженный подписью, вписанный в каталог - алфавитный или тематический, где он оказывается в соседстве с собратьями по эпохе, технике, школе, стилю… Словом, ничего личного. Только серьезный научный подход, может, и холодноватый, зато методичный, позволяющий все "разложить по полочкам". Напротив, частное собрание, не говоря уж о мастерской художника - сплошь личный выбор, это случайность находок, это страсть к предмету и непредсказуемое соседство с другими объектами страсти.
Эти странные сближения - одна из интриг, не хуже детективных, что впечатляют всяк входящего в квартиру собирателя. Особенно неизгладимое впечатление производила квартира Игоря Сановича (1923-2010), востоковеда, блистательного знатока искусства Японии, Китая, персидского искусства. Начав с книжных миниатюр и мелкой пластики, он незаметно для себя увлекся и древнерусским, и народным искусством, русским авангардом, а затем и современными художниками. Те, кто бывали в его небольшой двухкомнатной квартире в многоэтажке 1970-х, вспоминают, что там - буквально - шагу ступить было некуда без риска наступить случайно на древний или новый шедевр. Фаянсовые тарелки XVIII века мирно сосуществовали с чашкой и блюдцем 1921 года на тему "Ленин умер", "Носорог" на гравюре Дюрера - с китайской вышивкой шелком XVII-XVIII вв. "Сбор шелковичных червей", итальянская икона из Сиены XIV века - с картиной неизвестного "Катанье по Тверской" (XIX в), где две барышни на санях проезжали мимо здания московского генерал-губернатора… На нынешней выставке на Волхонке, 8 можно оценить и роскошь коллекции Сановича, и юмор неожиданных встреч, за которыми брезжит не только увлечения собирателя, но и безбрежность культур разных народов и эпох.
Показ коллекции Игоря Сановича и представление собрания Романа Бабичева, которого интересует советское неофициальное искусство 1920-1940-х годов, - лишь одна из частей экспозиции. Другая часть, где показывают работы из мастерских архитектора Якова Чернихова (1889-1951), Давида Штеренберга (1881-1948) и Леонида Тишкова, дает шанс полнее почувствовать личность художника. Все-таки когда узнаешь, что Чернихов, которого называли "советским Пиранези" за его конструктивистско-супрематические архитектурные фантазии, жил в Ленинграде в квартире с картинами малых голландцев на стенах и мебелью XIX века, образ строгого конструктивиста приобретает не только утонченность, но и теплоту.
Наконец, если художник сам представляет свою "мастерскую-музей", то перед зрителями оказывается вариант авторской инсталляции. "Мастерская Леонида Тишкова" своего рода экспозиция в экспозиции. С одной стороны, перед нами история создания иллюстраций к книгам Ильфа и Петрова "12 стульев" и "Золотой теленок", где роль одного из главных персонажей играет стул из дома художника. С другой - это параллельная история альбома графического дизайнера 1920-х годов Дмитрия Тархова, который вдохновлял Леонида Тишкова и Николая Козлова (создавшего шрифт) во время работы над книгой. И вот в витринах мы видим аутентичные прейскуранты "Универпочт" 1928-1929, где у кубика посылочки - крылышки то ли орла, то ли Гермеса. А напротив - рисунок к "12 стульям", где точь-в-точь такие же крылышки у влетающего в окошко гроба. Перевязанного бечевочкой на манер посылки. Кроме крылышек, из прейскуранта в иллюстрации перекочевала железная кровать ("английская, высшего сорта"), а из объявлений предприятия Наркомторга под названием "Гонец" - этот самый летящий в прыжке гонец, смахивающий на персонажа с античной вазы. Более того, у Тархова Тишков заимствовал даже технологию 1920-х: оригиналы раскладывались на цвета, и каждая иллюстрация (цветная, разумеется) возникала после наложения нескольких цветов. Это был личный, авторский способ погружения в эпоху Остапа Бендера и Кисы Воробьянинова, изобретенный художником.
Это конструкция, связывающая 1980-е с 1920-ми, может показаться многосложной. Но для художника это был вполне естественный ход. Просто потому, что 1920-е для него не абстракция из учебника история, а вещи, старые журналы, которые покупал папа и дедушка жены, это вышивка с портретом Ленина, которая нашлась где-то в шкафу и фотография мамы… Эти вещи, разложенные на его рабочем столе (когда-то служившим обеденным для семьи дедушки жены Тишкова), соседствуют с его собственными работами, дипломом врача, старым телефоном и подарками друзей. Художник создавал в музее живое пространство мастерской (даже тюлевые занавески повесил на окна и поселил фикус и розу на временное музейное жительство), а фактически создал живое пространство истории. Той, где светится нездешним светом чемодан с портретами молодых родителей, где из песни слова не выкинуть, как ни одного предмета - из экспозиции, где дома себя чувствуют и цветы, и люди… И где искусство - это способ жизни.
Художник Леонид Тишков:
Почему я включил в экспозицию работы 1920-х? Хотя бы потому что книги Ильфа и Петрова - о той эпохе. Кроме того, 1920-е - время рождения смелых идей, открытия новых пространств. Это время не только Остапа Бендера, но и поэта Велимира Хлебникова, художника Дмитрия Митрохина, например. Почему я вытащил вышивку с портретом Ленина? Эта вышивка вплетена, "вшита" в узор той эпохи. Ее можно выбросить вместе со всем прошлым - поскольку оно сейчас не выглядит таким, как нам хотелось бы. Но мне не кажется это правильным. Можно же к прошлому относиться как… золотоискатель. Промывать породу, искать самородочки и золотой песок. А если мы все время избавляемся от прошлого, "отрясаем его прах с наших ног", то чему мы можем научиться?
Меня интересует не идеология, а жизнь человека внутри времени. Внутри тех лабиринтов, которые оно задает. Иногда идеология открывала какие-то окошки, в которые врывался свет нового. Если бы не было революций, то может, у нас не было бы и открытий авангарда. Восстание переворачивало сознание. И возникал новый взгляд на мир - остраненный, если вспомнить терминологию Виктора Шкловского. Новое видение позволяло находить новые истоки вдохновения для искусства. Искусства, остающегося и сегодня очень важным для нас.