И вот в выступлении другого литературного критика Андрея Немзера вдруг прозвучала мысль, которая никогда раньше не приходила мне в голову, да и сейчас, по правде говоря, вызвала сомнение. То, что для литературного (и любого) критика очень важной категорией является честь, - это понятно. Критик ангажированный или критик попросту купленный - такой же нонсенс, как ангажированный или купленный, допустим, врач-диагност. Вот представьте себе, что вам удалось купить или чем-то "заинтересовать" врача-диагноста, и вместо объективного диагноза (может быть, неприятного) он вешает вам разноцветную и очень приятную лапшу на уши. Или что такое купленный, скажем, минер? "По этому полю можно ходить?" "За те деньги, которые вы мне заплатили, вы можете ходить где вам угодно!" Через минуту раздается взрыв.
Сравнение, конечно, грубое, но оправданное. Однажды, когда я еще работал обозревателем "Литературной газеты", мне всерьез пришлось объяснять одному человеку, почему я не могу за деньги написать о книжке его босса хвалебной рецензии. Мне не хотелось его обижать, кричать "пошел вон" и прочее. Я пытался ему втолковать, что работа критика предполагает доверие к его репутации и что эта репутация тяжело приобретается и легко теряется. И мне показалось, что в конце разговора он что-то понял.
Но вот вкус... Очевидно, что это тоже необходимая категория критики. Критик без вкуса все равно что музыкант без слуха. Но как вкус может быть связан с честью? Честь - категория определенная, а кто может определить наличие вкуса?
О вкусах не спорят. Тем не менее Немзер настаивал, что между честью и вкусом критика существует прямая связь. И я вдруг подумал: а чем мы тут занимаемся? Кругом полыхает, общество раскалено, родина в опасности, а мы в уютном Доме Русского зарубежья говорим о каких-то вещах, не имеющих к этому отношения, чествуем человека, главная заслуга которого, по определению премиального жюри, "преданное служение отечественной словесности в ее поисках красоты и правды". Зачем это, кому это нужно?
Ирина Роднянская как-то сказала о себе: "Единственным интересом и задачей того, что я писала, было открывать истинную красоту и, значит, правду в свежих произведениях словесности, выделяя их из среды тех, что блещут ложными красотами и вольно или невольно лгут против истины, эстетической, жизненной и духовной". Это ее заявление можно посчитать и скромным и нескромным. Но в нем сформулирована суть ремесла критика, ремесла, кстати, настолько редкого, что на десяток крупных писателей вряд ли найдется хотя бы один выдающийся критик. Далеко не каждое литературное поколение порождает своего крупного критика. Как правило для этого требуется целая эпоха, как это было в классическом случае с Виссарионом Белинским. И в то же время без своего критика литературная эпоха всегда бывает неполной, ущербной. Ирина Роднянская - выдающийся критик, как минимум, эпохи 90-х годов ХХ века. Это много или мало? Это очень много, потому что это была одна из сложнейших эпох в русской литературе. Эпоха распада, катастрофы сознания и в то же время обретения новых смыслов. Без Ирины Роднянской эта эпоха уже не представима. Кстати, это прекрасно понимал сам Солженицын, выделявший ее среди критиков того времени. Но она и сегодня, когда время сильно изменилось, продолжает служить критике. Именно служить в самом точном значении этого слова.
Но вернемся к чести и вкусу. Что стоила бы честь Белинского, если бы однажды он не обратил внимание всей читающей публики на то, что Бенедиктов - не великий поэт? Случай опять-таки классический, мы его еще со школы помним. Между тем у Белинского не было никаких объективных оснований на свое утверждение. Только вкус. И сегодня, читая Бенедиктова, весьма и весьма недурного стихотворца и даже в чем-то несомненного новатора для своего времени, убеждаешься в том, что проблема Бенедиктова только в одном: любить его стихи можно... не обладая вкусом к поэзии. Слухом на поэзию.
Или вот другой случай. Кто первым назвал "Войну и мир" великим произведением? Критик Николай Страхов. И знаете, его ведь тогда в печати осмеяли. Всего лишь за слова: "Война и мир" - произведение гениальное", - напечатанные в журнале в 1869 году, в год окончания романа. В газете "Петербургский листок" язвительно замечали: "Гением признает графа Толстого один только Страхов", - а в "Петербургской газете" писали, что над такими критиками "можно порой посмеяться, когда они измыслят что-нибудь особенно дикое, вроде, например, заявления о мировом значении романов графа Льва Толстого". То, что всему миру сегодня очевидно, было понятно всем далеко не всегда. И ведь не то, что какая-то глупая публика этого не понимала. Этого не понимали, например, Тургенев и Достоевский. А Страхов понимал. И оказывается, что как кто-то должен однажды сказать, что Земля вертится, так и кто-то должен однажды заявить, что "Война и мир" - произведение гениальное.
А зачем? Все равно ведь потом поймут. А зачем говорить, что Земля вертится? Но если для второго утверждения требуются только знания и честь ученого, то для первого еще и вкус. Странная, трудно уловимая категория, что-то из кулинарной области. Но без нее честь критика ничего не стоит. Как чемодан без ручки. Бесполезная, бессмысленная вещь. Так что получается, что Немзер был прав.
С чем я его и поздравляю. Кстати, одна из необходимых граней чести критика - это признавать правоту своих коллег.