В формате "малых дел" молодые режиссеры, художники и театроведы осуществляли работу ассенизаторов истории, чистильщиков ее авгиевых конюшен, не сделанную их предшественниками. Дмитрий Волкострелов не пытался прорвать герметичную оболочку прошлого, он только читал его окаменевшие в слоях времени знаки. Так возник спектакль "1968. Новый мир".
Сцена за сценой, чьи порядковые номера перемешаны как в постмодернистском романе, и за третьей следует какая-то девятая, движется спектакль, посвященный одному году в одном известном журнале. Год студенческих баррикад в Париже и по всей Европе, свобода без границ, убийство Мартина-Лютера Кинга, Пражская весна и ввод танков в Чехословакию - все это только громкие события, никак не отражающиеся в статуарном, тихом и изысканно-эстетском пространстве спектакля. Возможно, авторов нынешнего спектакля вдохновляли болезненно-ощутимые совпадения с нынешней эпохой, которые многие сознают. О войне между пустотой журнальных слов и экзистенциальным жестом правозащитников, вышедших на Красную площадь, чтобы вернуть словам реальный смысл, говорил на обсуждении Иван Толстой
Но для минималистов Дмитрия Волкострелова и Ксении Перетрухиной отсутствие порой важнее присутствия: их "шум времени" обладает странной акустикой - в нем слова разделены с жестами и интонациями, а фрагменты прозы, диалоги из полузабытых фильмов ничего не объясняют. Прошлое молчит, опасно сливаясь с настоящим в своем инфантильном лепете. Опустив деревянный (вместо железного) занавес, они вынесли все действие на узкую полоску авансцены, погрузив ее в долгое молчание. Женщина, делающая салат, женщина, красящая глаза, мужчина, задумавшийся над шахматной доской или перебирающий гитарные струны, женщина, глядящая на него влюбленно... Эти знакомые "маски" времени ничего не хотят нам сообщить кроме того, например, что "халы" на головах у женщин 60-х похожи на прически нынешних модниц... Нелепо звучат первые слова любовного объяснения из фильма "Любить" Калика (снятого в том же 68-м) - патетическая нежность, интимность, растворенная в общественном смысле, - трудно подавить смех, так точны в психологическом жесте молодые актеры Елизавета Высоцкая, Марфа Кольцова, Александр Марголин, Роман Сорокин и Анна Хлесткина.
Титры, проецируемые на деревянную стену, сколоченную из досок, вступают с нами в свой собственный, параллельный, диалог. Попытка извлечь из молчаливой истории смысл оттитрована так: "сцена, где ничего не происходит". А то вдруг титр расскажет нам в полной тишине, что сейчас звучит песня The Beatles (Back in the USSR). И услужливо предложит прочитать слова, бегущие по "железному" занавесу.
Обеззвученный год, обеззвученная история, апатично жмущаяся по кухням, пока за стеной бодро скандируют совхозный очерк о "победах хлеборобов" или производственную гимнастику, в которой предлагается снова "прогнуться" и непременно "на свежем воздухе". Никакого всплеска революционных чувств из зрителей не высекается. Меланхолический, чуть ленивый тон сопутствует всему представлению, так и не воспользовавшемуся привычными символами 60-х - ни разъяренным голосом Высоцкого, ни кадрами хуциевсской "Заставы Ильича". Только магнитофонная бобина, мелькнувшая на экране, долго шуршит оборванной пленкой...
И как странный феномен, оттесненный на узкую полоску памяти, звучат в спектакле "последние" слова Ларисы Богораз, Константина Бабицкого, Вадима Делоне, Владимира Дремлюги и Павла Литвинова, тех, кто на задворках 68-го вышел на Красную площадь. Следуя меланхолической иронии спектакля, деревянный занавес предлагает нам проголосовать - играть финал или нет. Дружно голосующий зал демонстрирует философскую бессмысленность этого жеста - голосуй-не голосуй, а финал будет. Только какой - не ясно. В нежной тишине спектакля слова и жесты плывут как тени и, проецируясь в нашем сознании, могут осветить прошлое или уйти в беспамятство.
Так деревянный занавес в финале вдруг освещается сзади, и сквозь щели в досках пробивается свет.