Алексей Вадимович Бартошевич почти 60 лет занимается творчеством Шекспира. И это определило его научную, творческую и жизненную судьбу. По природе своей человек необычайного таланта, врожденной интеллигентности и такта, плоть от плоти человек театра, он мог бы сделать любую блестящую карьеру. Но, наверное, во всем есть свои странные переплетения, парадоксы, полные тайных смыслов.
Гамлет считается не лучшей ролью его деда, Василия Ивановича Качалова, которому было неуютно в символистских сценических образах Гордона Крэга, поставившего эту трагедию в Художественном театре в 1911 году. Но для МХТ Шекспир один из важнейших авторов, которого К.С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Данченко пытались ставить, не изменяя творческим принципам, выработанным при работе над пьесами Чехова и Горького. Для "художественников" (да и не только для них) Чехов и Шекспир - квинтэссенция театра. Символы космоса, бытия. Соединение искусства и реальности, игры и повседневности. Человеческого и сверхчеловеческого.
Именно поэтому для Бартошевича, сына легендарного заведующего постановочной частью МХАТ, основавшего постановочный факультет Школы-студии, Вадима Васильевича Шверубовича, и актрисы, а потом и знаменитого мхатовского суфлера Ольги Оскаровны Бартошевич творчество Шекспира никогда не было академической абстракцией. Это был автор, чьи герои обретали плоть и кровь в людях, которые ему хорошо знакомы с детства и отрочества. Он вырос в Художественном театре, который был его родным домом, и не в переносном, а в прямом, житейском смысле. Собственно, жизнь состояла из театра или разговоров о театре. Театр был защитой от ледяных ветров, бушевавших за его пределами. Именно здесь у великих мхатовских стариков он постигал тайны искусства, все "шутки, свойственные театру". Здесь в конечном счете и определилось его жизненное предназначение. Он мог бы стать блестящим летописцем Художественного театра, ведь он был влюблен в его эстетическое наследие, фундамент которого составляли великие принципы психологического реализма. Но, как известно, у истории нет сослагательного наклонения. То ли Бартошевич выбрал Шекспира, то ли Шекспир выбрал Бартошевича, мне не дано этого знать.
Два его главных институтских учителя - Григорий Нерсесович Бояджиев, который в ту пору заведовал кафедрой истории зарубежного театра ГИТИСа, и упомянутый уже А. А. Аникст - казались людьми крайне несхожими. Уютно округлый, всегда праздничный Бояджиев, специалист по французскому и итальянскому театру, и суховатый, редко улыбающийся и по-военному прямой Аникст. Но оба незыблемо верили в идеалы возрожденческого гуманизма, Ренессанс для них был величайшей эпохой в развитии культуры, которая раскрыла великую трагедию человеческого бытия. Они много лет дружили и даже сообща написали книгу после поездки в США - "Шесть рассказов об американском театре". От них обоих Алексей Бартошевич унаследовал необычайную чуткость к поэзии театра и глубокую веру в то, что человек и есть мера всех вещей. В середине 60-х годов прошлого века слово "гуманизм" все еще вызывало подозрения у бдительных советских идеологов и непременно требовало оправдательного прилагательного вроде "подлинный", а еще лучше "революционный".
Для Бартошевича, как и для его учителей, этих прилагательных не требовалось. Он знал, что любовь и сострадание одно из высших предназначений каждого живущего на земле. На протяжении всей жизни он доказывал, что эти ценности для него не пустой звук, книгами, статьями, лекциями, телевизионными и радиопрограммами. Замечательный педагог и популяризатор, он сохранил себя как серьезный исследователь. Бартошевич оставался им всю жизнь, в самые трудные годы, когда научные занятия были чистым донкихотством. Он один из немногих известных мне театроведов, которые не изменили своей профессии, не по лени, не по привычке, а из-за верности раз и навсегда избранным принципам. Наука - его страсть и предназначение. Даже когда он пишет о современном театре, а он практически ежевечерне отправляется на какой-нибудь спектакль, в его рецензиях ощутим масштаб выдающегося, всемирно известного ученого, который поверяет вновь появившееся художественное явление большими линиями истории культуры. Он замечательно артистичен, он умеет так рассказать об увиденном спектакле, что у слушателей рождается ощущение, будто они побывали на нем. Любовь к театральной детали, к вещному контексту художественной ткани во многом определили его педагогическую методику. Вместе со своим другом студенческих лет, выдающимся специалистом по испанскому и иберо-американскому театру Видмантасом Силюнасом, они придумали специальный курс исторической реконструкции театральных спектаклей различных эпох. Время обретает на их занятиях плоть и кровь, и они приглашают студентов к увлекательным путешествиям в прошлое.
Завтра Алексею Бартошевичу исполнится 75 лет, а сегодня вечером в Белом зале ГМИИ им. А.С. Пушкина в его честь будут читать Шекспира его друзья - Сергей Юрский, Александр Филиппенко, Юрий Стоянов, Игорь Костолевский, Вениамин Смехов и многие другие. И все они, как и автор этих строк, точно знают, что Алексей Вадимович Бартошевич - "украшенье нынешнего дня". Значит, не все потеряно.