Прибытие четырех "Мадонн…" ХV века из трех музеев Италии: Национальной галереи области Марке в Урбино, венецианской Галереи Академии, и городской картинной галереи "Франческо Подести", что в Анконе, - это и напоминание о том, сколь плодотворным мог быть диалог разных традиций, и желание если не развить его, то хотя бы поддержать в нынешних непростых условиях. Не случайно, предварительный показ картины Джованни Беллини "Мадонна с херувимами" (около 1490) состоялся в посольстве Италии. Вместе с работами Пьеро делла Франческа и Джованни Беллини в Москву, на Волхонку, 12, приехали произведения Козимо Тура и Карло Кривелли. Они расположились в знакомом для них окружении - зале итальянской живописи XIV-XV веков.
Но важнее, конечно, те "переклички" сходств и различий, которыми "обмениваются", решая одну и ту же тему, четыре известных итальянских мастера XV века. Каждый из них ведет одну и ту же тему, представляя Мадонну и ее чудесное дитя, причем - в рамках, строго заданных религиозной традицией, но насколько же разными оказываются произведениями. Пленяет с первого взгляда, притягивая внимание яркостью, декоративностью, тонкостью миниатюрных деталей, конечно, "Мадонна с младенцем" Карло Кривелли. Совсем небольшая, написанная то ли для кельи, то ли домашней часовни, она похожа на драгоценность, в которой сбалансированы, гармонично соединены самые разные чудеса мира: от вполне земной гирлянды с яблоками и огурцом (без сомнения, выписанных с тщанием как символы рая, грехопадения и будущего спасения), до тончайшей полупрозрачной накидки на голове Мадонны, от розового мраморного постамента с прожилками, на котором оставлен молитвенник с закладками, до раковины с моллюском в руке младенца и птицы, которая с ним связана… Но самым большим чудом в этом волшебном мире, конечно, оказывается, само появление небесного Дитяти у земной женщины. И потому их взаимный мир, полный нежного единства, тихой радости и игры, вроде бы и отгорожен занавесью от расстилающегося вдали мира - с садами, городом с башнями, вороном на сохнущем дереве, но и не отделим от земной перспективы.
По сравнению с этим многоцветным, щедрым, ярким миром, созданным Карло Кривелли, "Мадонна с благословляющим младенцем и двумя ангелами" кисти Пьеро делла Франческа, которая поступила в Национальную галерею Урбино из церкви в Сенигалье (поэтому и получила название "Мадонна Сенигалья"), выглядит строго, монументально, почти аскетично. Даже о том, что ее автор прославился еще и трактатом о живописной перспективе, тут вроде бы мало что напоминает. Серовато-жемчужная стена комнаты за спиной Мадонны выглядит почти нейтральным фоном, на котором юная мать под защитой двух ангелов, похожих на молодых крылатых воинов, представляет царственное Дитя. Пожалуй, только свет, падающий из окна и создающий пространство комнаты, из которого вышли эти четверо, говорит о виртуозном мастерстве художника, похоже, нарочно ограничивающего себя в средствах. Вместо просторов за окном - квадрат света на стене комнаты, вместо сюжетного повествования - торжественное молчание, такое напряженное, что, кажется, и вынести невозможно. Художник предлагает не историю - встречу с нездешними созданиями, чья отрешенность и сосредоточенность предполагают то же и от зрителей. Из них лишь Мадонна, которая позволяет себе только один жест нежности по отношению к сыну - держит его за ножку, ближе всех к нам. И только рукав ее накидки выписан так, что, похоже, преодолевает плоскость картины. Она единственная принадлежит вполне земному миру.
В тех вариациях возвышенной темы, которую исполняют итальянские мастера, сплелись новое представление о картине, рожденное кватроченто, память о классическом наследии и средневековом астрологическом знании (как в "Мадонне Зодиака" Козимо Тура), гуманистическое представление о человеке (как в таинственной работе Джованни Беллини, где Мадонну венчают (или защищают) огненные маленькие херувимы) и… византийский канон. Собственно, о влиянии византийского канона на картину раннего Ренессанса и ведут речь кураторы этой выставки.
Вроде бы узкий сюжет на радость искусствоведам. Но история, которая прорисовывается за ним, много любопытней. Две рубежных даты тут важны - 1438 и 1453. В 1438 была попытка объединения Восточной и Западной ветвей христианской церкви. Тогда в Ферраре и во Флоренции состоялся Собор христианских церквей, который активно продвигал, как мы сказали бы сегодня, кардинал грек Виссарион Никейский. Учитывая события, что произошли 15 лет спустя, в 1453 году, а именно - взятие Константинополя турками, нельзя не признать его прозорливость. Трудно отказаться от мысли, что, кроме собственно справедливых соображений о единстве в основе своей христианского мира, его заботила поддержка итальянскими правителями греков и Византии в их противостоянии с турецким пашой. Надежда была, конечно, на Венецию, у которой у самой были, мягко говоря, сложные отношения с турками. И Виссарион Никейский дарит Венецианской республике свою фантастически богатую библиотеку, ориентированную на греко-византийскую культуру. Посредником в переговорах выступил его друг герцог Федерико да Монтефельтро. Тот самый, самый известный портрет которого написал Пьеро делла Франческа. Можно добавить, что Виссарион Никейский вообще был энергичным дипломатом, вполне последовательно укреплявшим позиции византийского мира: женитьба московского князя Ивана III на Софье Палеолог - во многом его заслуга. Так что, можно сказать, что идея Москвы как "третьего Рима" - опять же родилась благодаря предприимчивости этого грека. Другое дело, что он не смог поднять венецианских купцов на защиту Константинополя, и византийская столица осталась "берегом турецким".
Но тот момент, когда надежды на единство христианского мира еще не были эфемерными, остался навсегда в таинственной "Мадонне Сенигалья" Пьеро делла Франческа. В ней византийский канон иконы "Богородица Одигитрия" встретился со "сладостным искусством перспективы" картины, восток - с западом, средние века - с новым временем. Этот миг равновесия был недолог, но о нем напоминают (каждый по-своему) шедевры мастеров XV века, прибывшие под Рождество в Москву.