С високосным годом связано немало запутанных историй. Он был введен Юлией Цезарем в 45 году до нашей эры из-за несовпадения календарного и астрономического календарей, и его должны были отмечать каждый четвертый год. Но через два года после его введения Цезарь был убит, и жрецы, запутавшись, стали добавлять один день в календарь ежегодно, так что позже императору Августу пришлось разбираться еще и с этой путаницей.
Судьбу Федора Абрамова нельзя определить лучше как названием одного из романов его знаменитой тетралогии "Братья и сестры" - самого масштабного эпического произведения русской "деревенской" прозы. "Пути и перепутья". Его жизнь была настолько запутанной и непредсказуемой, что, хотя представляла собой вполне характерный путь русского советского человека ХХ века, в то же время состояла из множества "перепутий".
В два года он потерял отца, простого крестьянина, занимавшегося извозом в Архангельске. Мать происходила из староверов, но сына своего отдала в советскую школу в райцентре. В 1938 году деревенский паренек был без экзаменов зачислен на филологический факультет Ленинградского университета - вот явное преимущество советской власти. Защищая не только Родину, но и эту власть, он в первый день войны добровольцем ушел на фронт. В ноябре 1941 года ему пулей перебило обе ноги; похоронная команда случайно обнаружила его живого. Потом был самый проблемный, с точки зрения биографии русского писателя, период: с 1943 года служит оперуполномоченным, а затем и следователем "Смерша".
В течение жизни Абрамов как бы примерял на себя разные роли: студент, боец, "смершевец", филолог, защитивший кандидатскую диссертацию и возглавивший кафедру советской литературы ЛГУ, на которой не без его участия травили "формалистов" Эйхенбаума, Гуковского, Азадовского, в чем он потом раскаивался... Как вдруг в конце 50-х он "рванул" своим романом "Братья и сестры", а затем повестью "Вокруг да около", за которую главный редактор журнала "Нева" был снят с должности. И оказалось, что никакие "пути и перепутья" не выветрили в душе самого сокровенного - темы русской деревни и сыновьей боли за нее. Это и стало главной темой жизни Федора Абрамова.
Алексей Варламов, писатель:
- Впервые о Федоре Абрамове я услышал, когда поступил на первый курс филологического факультета Московского университета в 1980 году. Признаюсь, что до этого мои литературные вкусы, как, впрочем, и моих товарищей, были абсолютно "западные". Я был уверен, что все самое интересное пишется в западной литературе, а в современной русской литературе, а тем более - советской, как она тогда называлась, ничего хорошего быть не может. Поэтому, когда нам начали читать курс современной советской литературы и стали называть имена писателей-"деревенщиков", среди которых был и Федор Абрамов, то ничего кроме предубеждения у меня к нему не было. Но в результате он меня "победил".
Помню, как взял в библиотеке два тома его тетралогии "Братья и сестры", с тоской начал читать и... "пропал". Я прочитал этот роман на одном дыхании. У меня появилось не просто чувство интереса, но чувство Родины, как это ни громко звучит. Чувство Дома. Это была Родина, которой я, коренной москвич, не знал. Но северная деревня и ее люди, описанные Абрамовым, почему-то напомнили мне о том, что рассказывала мне моя бабушка. Это совпадало с тем, что я видел в людях старшего поколения, которые, где бы они ни родились и как бы ни жили, все-таки чем-то главным были объединены.
Это было очень русское чувство, для меня драгоценное, потому что в обезличенном советском государстве чувство Родины было изрядно замусорено советским патриотизмом. А вот русского чувства, русской мысли, русского духа, который почует даже самая неопытная Баба-яга, вот этого было мало. И это прежде всего я открыл в прозе Абрамова. Я до сих пор с огромной благодарностью к нему вспоминаю это невероятное открытие - России деревенской. Потом уже я читал Василия Белова, Валентина Распутина, Виктора Астафьева... Потом стал открывать деревенскую Россию не только через книги, но и наяву, когда купил себе дом в деревне на севере Вологодской области... Но начиналось все с литературы.
И еще я хотел бы отметить поразительную театральную постановку "Братьев и сестер" Льва Додина. Я большой непоклонник всех его постановок, но это был удивительный спектакль! Это редкий случай, когда художник скорее западного, экспериментального склада так тонко и глубоко почувствовал прозу Абрамова. Я помню, что когда я смотрел этот спектакль в конце восьмидесятых годов, это стало для меня второй встречей с Абрамовым и еще одним доказательством невероятной живучести, открытости и богатства его прозы.