Но "Люди в городе" отнюдь не высказывание на "горячую" тему. Город здесь сам по себе сюжет, который определяет пространство экспозиции, ее основные "кварталы", а заодно позволяет устроить встречу самых разных работ, что хранятся в коллекции ГЦСИ. Будь то стрит-фотография Михаила Ладейщикова 1986 года или живопись Михаила Рогинского, умудрявшегося превращать в "Пешеходной зоне" мизерабельную повседневность уличной жизни в эпос монументальной фрески. Небольшая экспрессивная скульптура работы Владимира Яковлева 1999 года или гротескная свастика записных "плохишей" Джейка и Диноса Чепменов... Видеоработа "Сурок" Ольги Чернышевой, запечатлевшей, как обыкновенная вроде бы бабулька, по-старчески долго копаясь в сумочке, извлекает наконец портрет генералиссимуса, чтобы пойти с ним на демонстрацию, или гиперконтейнер для мусора, увенчанный фигурками ворон и голубей, - объект Александра Бродского...
Метафора города тут оборачивается метафорой встречи - для начала, конечно, приватного и публичного пространства, взгляда фланера и пестрой толпы большого города. Неудивительно, что центром экспозиции становится безымянный деревянный "Человек" Стефана Балкенхола, долговязый, раскрашенный, неотесанный толком, напоминающий разом Пиноккио и средневековые деревянные скульптуры в католических храмах. Поставленный на перекрестке "дорог", он превращается в памятник "знакомому незнакомцу", прохожему или приезжему. Этот неотесанный деревянный парень не то чтобы контрастирует, но явно отличается от "механического человека" Игоря Шелковского. Тот выглядит явно наследником то ли конструктивистского проекта, то ли порождением бюрократической машины или технологической утопии. Между ними - расчисленный лабиринт кварталов, "двориков" и проулков, которые всегда готовы стать как сценой для триллера, так и для ностальгического воспоминания.
Впрочем, триллер не прочь притвориться гротескным комиксом или экспрессивной живописью, как в антиутопической серии Константина Батынкова. Там за бытовыми сюжетами проступает фон плакатов с Великим Кормчим "культурной революции", а за абсурдом черного юмора мелькает подлинное отчаяние. Что касается ностальгических воспоминаний, то они способны обнаружить гротескный потенциал, как в упомянутом видео "Сурок".
Если же речь о приватном мире, то он является в пронзительном видео литовской художницы Эгле Ракаускайте "Моя Америка". Сюжет прост, как три копейки. Художница, приехав в Новый Свет, работает патронажной сиделкой, ухаживает за престарелыми и лежачими больными. Собственно, видео и запечатлевает этот процесс - смены белья, профилактики пролежней, умывания и т. д. Отстраненный взгляд практически неподвижной камеры фиксирует интимные детали ежедневного ухода. Можно сказать - ничего личного. Дистанция и подчеркнутая безэмоциональность камеры акцентирует одиночество обеих - парализованной старушки и художницы, освоившей новое ремесло. Иначе говоря, перед нами не сюжет о крахе американской мечты, как можно было бы подумать. Речь о другом. О том, что независимо от континентов, национальности, цвета кожи и состояния банковского счета, люди смертны. И в момент ухода зависят от милосердия в общем-то чужих людей, возможно, приехавших из других стран. И от их готовности честно сделать свою работу. Милосердие к незнакомцу - не максимум ли человечности, на который могут рассчитывать люди в большом городе?
Наконец, пространство города может оказаться пространством истории, а искусство - точкой, где сходятся времена. Как в фотографии Бориса Михайлова, который сфотографировал переходящую дорогу старушку. Она пережила войну, смерть сына и расстрел на краю яра. Год спустя после съемки ее сшибла машина почти в том же месте, где был сделан снимок. Пространство искусства оказывается территорией, с которой видно прошлое и настоящее, и даже немножко - будущее.
Возможно, оно не так уж радужно. Но если вспомнить работу Андрея Кузькина "Все впереди!", железный куб, в котором художник запечатал свое прошлое, чтобы налегке двигаться в будущее, то опция "будущее впереди", несомненно, лучше, чем выбор "все в прошлом".