Василий Никитич Татищев появился на свет 330 лет назад, 29 апреля 1686 года. Участник Полтавской битвы и младший современник первого российского императора, он определенно был одним из помянутых Пушкиным "птенцов гнезда Петрова". И при этом бурное время свое, когда очень непростое петровское царствование сменила пестрая и переменчивая "эпоха дворцовых переворотов", умудрился опередить. Ибо оказался во многих своих увлечениях, и в сочинении истории тоже, наравне с правлением, которого он, скончавшись в 1750-м, не застал, - со временем Екатерины II, государыни исключительно просвещенной.
И не зря в печати его "История Российская с древнейших времен" начала появляться именно в екатерининские годы, начиная с 1768-го. Идеями просвещенного переустройства мира пронизана вся биография Татищева, и оттуда же его страстный интерес к прошлому, проявившийся уже в 1710 году, когда молодой артиллерист в окрестностях Коростеня осматривал холм, известный как "могила Игорева"; по преданию, именно там был похоронен павший от рук древлян киевский князь.
Свои увлечения историей Василий Никитич начал по совету знаменитого Якова Брюса в конце 1710-х годов, но вплотную и систематически занялся любимым делом только оказавшись в опале за 5 лет до смерти, в 1745-м. В своем подмосковном имении Болдино "Татищев считался состоящим под судом, и у двери его постоянно стоял солдат сенатской роты" - вот в каких условиях, по описанию историка Константина Бестужева-Рюмина, так хорошо писалось родоначальнику научного изучения нашей истории.
Как и у многих других новооткрывателей, у Татищева многое было не только "впервые и вновь", но и на стыке эпох и исследовательских манер. Предшественников у него не имелось вообще, и совсем не удивительно, что долгие годы он лелеял историю как любимое увлечение, которым он может заниматься даже при своей поистине трудоголической работоспособности лишь урывками.
Современникам сей государственный муж был известен лишь по своим довольно высоким должностям: он успел побывать и начальником горных заводов на Урале, и управляющим Оренбургским краем, и астраханским губернатором.
Так был ли Татищев ученым-историком на самом деле? Язвительный Ключевский именовал его "практическим дельцом", ставшим "первым собирателем материалов для полной истории России". То есть застрял Василий Никитич у Василия Осиповича где-то в предбаннике научной истории, а в парилку не попал. На самом деле все признаки учености татищевских занятий сомнений не вызывают: и изучение прошлого по источникам, и хорошее знание иностранных языков, которыми он владел в количестве десяти, и первая для русских историков работа в заграничных библиотеках и архивах - именно этим наш полиглот занимался во время своего служебного путешествия в Швецию в 1724-1726 годах, после чего первым стал называть Русь Гардарики, а Новгород - Хольмгардом.
И Петру Великому в Данциге в 1716-м он смог весьма доказательно объяснить, что местный магистрат лукавит, пытаясь "развести" царя на громадную по тем временам сумму в 50 тысяч рублей и выдать некую тамошнюю картину "Страшный суд" за творение кисти самого просветителя славян Мефодия.
Наконец, Татищев очень убедительно объяснял, почему история - это настоящая полноценная наука в отличие от "звездопровещания", то бишь астрологии, или "рукознания", хиромантии. И наука эта в своей основе глубоко нравственна: "история не иное есть, как воспоминовение бывших деяний и приключений, добрых и злых, потому все то, что мы пред давним или недавним временем чрез слышание, видение или ощущение прознали и вспоминаем, есть самая настоящая история, которая нас или от своих собственных, или от других людей дел учит о добре прилежать, а зла остерегаться".
Первый русский сочинитель ученой истории очень хорошо знал, как должны выглядеть сохраняющиеся и поныне профессиональные навыки мастерства. От "историописателя" требуются как "начитанность и твердая память, а к тому внятный склад ума", но также и знание "всей философии". Историк не только обязан писать по источникам, но и уметь их отбирать, "чтоб как строитель мог отличить материалы годные от негодных, гнилые от здоровых, так же и писателю истории нужно с прилежанием рассмотреть, чтоб басен за истину и сочиненное за настоящее не принять".
К сочинениям предшественников надобно всегда относиться с пристрастием, потому как "даже о лучшем древнем писателе научную критику знать не безнужно". Особенно же порицать стоит фальсификаторов истории, а искать их долго не нужно, живут поблизости: "Поляки как о себе самих древностию и храбростию хвастая, не стыдятся басни слагать, так и других к тому заодно привлекать не скупятся".
Василий Никитич ТатищевНо все эти татищевские рассуждения - из области теории, а следовал ли он сам сим принципам в "Истории Российской"? Вот тут-то и скрываются причины для острых дискуссий. Попытавшись начать читать Татищева с самого начала, мы обнаружим часть первую его труда, излагающую нашу историю до Рюрика. Повествование, что и говорить, легендарное, говоря более критически, те самые басни. Правда, такова была тогдашняя европейская наука: знакомый Татищева, секретарь шведской коллегии древностей Бьернер убеждал его в том, что "россияне около V-го веку уже объявилися". Стоит ли обвинять первого нашего историка в том, что он не стал осовременивать эту приятную глазу дату?
Главные же споры о Татищеве идут от его источников: одним историкам видится, что он использовал не дошедшие до нас летописные известия и тем уже матери-истории ценен. Другие, начиная еще с Карамзина, считают, что Василий Никитич вводил в свою "сводную летопись" сочиненные им самим тексты; некоторым его критикам кажется даже, что был он столь искусным мастером подобных фальсификаций, что заслуживает почетного звания "историка модерного, концептуального, новаторского".
Ближе к истине скорее третьи, к которым принадлежал и академик Д.С. Лихачев, считающие, что историческим разысканиям XVIII века была свойственна литературная составляющая. Историк строго не мог различать показания источников и собственное мнение, мог приводить неточные ссылки, а реконструкции смешивать с фактами. Не потому ли сам себя Татищев предпочитал именовать не историографом, а именно "историописателем"?
Но чем бы ни продолжились актуальные и по сей день дискуссии о Татищеве, его фигура первопроходца отечественной истории сомнению не подлежит, равно как жгуче современны и слова его о востребованности исторической науки: "Никакой человек, ни одно поселение, промысл, наука, ни же какое-либо правительство, а тем более один человек сам по себе, без знания оной совершенен, мудр и полезен быть не может".