Корабль "Восток" - тот самый, с обожженной, потрепанной обшивкой, с круглым иллюминатором, в который можно заглянуть и увидеть тесное пространство с приборами и наклонным креслом, вписанное в шар, - здесь же. За кораблем - увеличенная фотография Юрия Гагарина. Собственно, это зачин и посвящение одновременно. Проект "Русский космос", который Мультимедиа Арт Музей Москвы (МАММ) подготовил вместе Российской национальной библиотекой, архивом Российской Академии Наук, Музеем истории космонавтики имени К.Э.Циолковского, РКК "Энергия", Казанским техническим университетом им. А.Н.Туполева, а также с Московским музеем современного искусства, сразу несколькими фондами и галереями и частными собраниями, приурочен к 55-летию полета Юрия Гагарина.
Но сюжет ее далеко выходит за рамки "освоения космоса". Выставка, расположившаяся на четырех этажах, похожа на роман-эпопею, в которой развиваются сразу несколько сюжетных линий. Одна - уходящая в глубь Серебряного века, когда главными философами нового века в России многие считали Льва Толстого, Владимира Соловьева и Николая Федорова. Тройной их портрет набрасывает карандашом Леонид Пастернак. "Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком", - так Толстой отзывается о Николае Федорове. Религиозная идея воскрешения мертвых, изначально связанная с Апокалипсисом, у Федорова приобретает черты социально-этического проекта. Он был призван соединить Апокалипсис с верой в прогресс. Для хэппи-энда было необходимо, чтобы человечество, найдя ключ к бессмертию и воскрешению мертвых, озаботилось освоением иных планет - решая таким образом проблему перенаселения матушки Земли. От идей Федорова - рукой подать до расчетов Циолковского, глухого учителя физики в провинциальной гимназии, строящего модели дирижабля и запускавшего на потеху жителям Боровска ястреба, сделанного из папиросной бумаги и камыша. Раскрашенного чернилами ястребка, увеличенную копию японской игрушки, учитель запускал и по ночам с фонарем. Местные, бывало, бились об заклад: звезда это в небе или птица чудака-учителя? Между прочим, с Федоровым Циолковский познакомился в Чертковской библиотеке в Москве. Конечно, вряд ли Федоров обсуждал 16-летним читателем библиотеки свои философские идеи. Но идеи, говорят, носятся в воздухе.
По крайней мере идея межпланетных перелетов явно витала в атмосфере ХХ века. Об этом в экспозиции напоминают и экземпляр книги о завоевании межпланетных пространств, изданной в 1929, и первые фантастические фильмы о космосе, будь то "Аэлита" (1924), "Космический рейс" (1935), научным консультантом которого был Циолковский… Его рисунки "космического путешествия", прогнозирующие, как ведут себя предметы и тела в невесомости, можно увидеть на выставке. Рисунки Циолковского 1933 года отделяют всего два музейных этажа от эскизов и чертежей дизайна космических кораблей, выполненные инженером-архитектором Галиной Балашовой в 1963-1986 годах. Всего два этажа и - тридцать лет.
Неудивительно, что вторая линия "романа-эпопеи" естественно-научная и научно-техническая. На выставке эта линия намечена скорее пунктиром, но весьма выразительным. Среди раритетов, кроме чертежей космической станции "Мир" и ее макета, - упоминавшийся подлинный "Восток", в котором летел Гагарин, и рисунки Сергея Павловича Королева, сделанные на Байконуре…
При том, что эта линия выглядит прочно связанной с модернистским проектом покорения природы, экспозиция выставки выстраивает "мостики" между утопией русских космистов и научно-техническими проектами советских ученых. Один из таких "мостиков" - завораживающий раздел со стеклянными пластинами с фотографиями комет, планет, созвездий, сделанными в обсерваториях отечественными астрономами на протяжении всего ХХ века. Звездное небо над головой предстает, с одной стороны, такой же константой, как этический закон внутри нас. С другой - неизменность расчисленного звездного порядка, контрастирует с переменчивой участью человека и краткостью земного бытия. Драматический разрыв между вечностью вселенной и мигом человеческой жизни - благодатная основа для размышлений художников.
Так что третий сюжет проекта демонстрирует, как идеи космической одиссеи перекликаются с поисками Малевича и Татлина, рано умершего Василия Чекрыгина и Владимира Стерлигова. Его загадочные карандашные рисунки "Летающих циркачей" (1940) напоминают разом супрематические фигуры и распятых мучеников, возносящихся ввысь. Но чаще в первой половине века поиски художников авангарда так или иначе были связаны с надеждами на воплощение в жизнь социального утопического проекта. Именно об этом напоминают проект Франциско Инфанте "Проект реконструкции звездного неба" (1965) и работы Ильи и Эмилии Кабаковых. У Кабакова рисунки фантастического "Центра космической энергии" (2003) появляются в одном ряду с египетскими пирамидами и татлинской башней Коминтерна, оказываясь археологическими находками, вроде берестяных грамот. Реконструкция прошлого и проекты будущего рифмуются, образуя замкнутый круг.
Соответственно, диалог с мастерами авангарда становится точкой опорой для многих современных художников, заставляющих задуматься, отчего мечты о "небе в алмазах" заканчиваются стразами Svarovski на фотографиях мрачных пейзажей Игарки. Или - силуэтами звезд из колючей проволоки, как в эффектном проекте Сергея Шутова. Один из самых впечатляющих оммажей мечтателям ХХ века - "Кенотаф" (2011), который Юрий Аввакумов создал в память Циолковского. Кенотаф, то есть символическое надгробие над пустой могилой, очертаниями повторяет слуховую трубу, которой пользовался Циолковский. Но одновременно вертикаль трубы похожа на абрис ракеты, на стелу и … вышку-антенну для акустической связи с космосом. Саундтрек, созданный Александром Бродским-младшим, склоняет в сторону последней версии.
Впрочем, для многих художников сегодня космос становится метафорой внутреннего путешествия, где явь смешивается с поэтическими видениями, а виртуальный трип - с постмодернистским микшированием стилей. В любом случае умение слушать космос по-прежнему востребовано.