Показы в Воронеже состоялись благодаря партнерству с "Золотой Маской". Из ее программы на Платоновский фестиваль приглашены также "Пьяные" Андрея Могучего. А пока публика приходит в себя после погружения в Чехова.
"Три сестры" держат зрителя в напряжении 4,5 часа: почти все герои живут перед ним одновременно и "безостановочно". Объять это глазом, проследить за каждым микросюжетом невозможно - тем более что актеры пользуются языком глухонемых, а текст пьесы вынесен в субтитры, на которые иногда тоже стоит посматривать. Но само погружение в реальность дома Прозоровых - достоверную и иллюзорную - доставляет радость.
Актеры "Красного факела" покоряют прежде всего ансамблевой игрой. "Правильная" и чуткая Ольга, измученная эгоцентризмом Маша и решительная Ирина не затеняют шикарно проработанных героев второго плана.
Дом вычерчен прямо на сцене. Обитатели как на ладони: пока Ирина принимает именинные подарки, в соседних комнатах "пилит" на скрипке Андрей и проверяет ученические тетради Ольга. Люди обедают, пьют чай, а в это время…
Кулябин тщательно, по краю, обходит общие места постановок по Чехову. Пресловутая "глухота" героев Антона Павловича решена буквально - интеллигенция, военная и светская, в спектакле изъясняется жестами. Но подает реплики отнюдь не в пустоту. Напротив, Прозоровым и их гостям приходится настойчиво привлекать к себе внимание собеседника - глухонемые ведь не могут разговаривать, не глядя друг на друга. И обнаруживается, что слышать-то они друг друга "слышат", а вот высказаться полноценно не могут. Даже вооружившись гаджетами - средствами коммуникации, отнявшими у людей XXI века слух и речь. Проще сделать совместное селфи или закрыться в комнате с ноутбуком. "Моя душа - как дорогой рояль, который заперт, а ключ потерян…"
"Тра-та-та" и "трам-там-там", объяснение в любви Маши и Вершинина, - не что иное как эсэмэски, пущенные в темноту дома. Соленый, чтобы достучаться до Ирины, загоняет ее в шкаф и перед запертыми дверцами произносит страстную речь. Жестами.
Говорить вслух здесь может только сторож Ферапонт - человек из обыденного мира, где люди не знают четырех языков и музицируют в лучшем случае на балалайке. Ну и слегка юродивая служанка Анфиса может промычать что-то, дополняя жестикуляцию.
К отсутствию звучащих слов привыкаешь быстро. Тишины нет - напротив, глухие герои производят массу шумов, эстетски организованных режиссером (звон ложечек о край чашки, шарканье непривычных Ольге туфель на каблуке, фальшь скрипки, тяжелые удары пьяного Чебутыкина). На этом скупом фоне яснее видны штрихи к характерам: немец Тузенбах аккуратно складывает обувь и чемодан под диван, смущенная (пока еще) своей неловкостью Наташа листает книгу справа налево…
Роль ружья, которое должно непременно выстрелить, играет сцена с волчком. Гости Ирины запускают его на столе и, прильнув ухом к доске, слушают жужжание нелепой игрушки. Ловят вибрацию того мира, куда им, как в Москву, нет хода. Этот звук вернется в финале: там, где "музыка играет так весело". Сестры будут в исступлении кружить, а вместо мелодии вдруг возникнет нарастающий гул. Публика почувствует его телом. А Прозоровы (женщины; Андрей-то давно и скрипку забросил, прирос к детской коляске) всплеснут руками в надежде на новую, достойную жизнь. Без мечты о Москве.
Но вот беда - преодолеть немоту и заговорить "по-нормальному" в спектакле Кулябина удается лишь Тузенбаху, да и то - накануне гибели. Остальные, по-видимому, обречены быть непонятыми.
P. S. В программке к спектаклю о своем замысле подробно высказываются режиссер и художник, педагог Кулябина Олег Кудряшов напоминает о значении предметов в "Трех сестрах", дана даже историческая справка об экзотических языках в театре и полезных приборах для слабослышащих. Ну никакого шанса нет обидеться - мол, "меня не предупредили" или "мне недообъяснили"! Впрочем, на любом спектакле есть те, кто остается к нему глух. "Три сестры" не исключение. Хотя пустых кресел после антракта здесь бывает гораздо меньше, чем на более радикальных спектаклях "Красного факела". В Воронеже ушли и вовсе единицы.
- Мы ведем статистику, сколько человек не досиживает до финала, - сообщил директор театра Александр Кулябин. - На "Трех сестрах" так делает менее 20 процентов зрителей, это нормальный показатель для всего мира. Уходят ведь и с комедий… Причины разные - кто-то просто заскучал, кто-то пришел не подготовленным.
"Трех сестер" на языке глухонемых показали в Воронеже"Ну, ушли и ушли", - пожал плечами режиссер.
- Текст Чехова очень уставший, он бесконечное количество раз сыгран на сцене. Ты слышишь "В Москву! В Москву!" - сразу с кучей интонаций. И этот великий текст сегодня все равно работает, несмотря на усталость. Чтобы перейти к нему, мы и использовали язык глухонемых. Никакой социальной задачи не стояло, единственное, чего мы добивались, это достоверность. Какая-нибудь абстрактная хореография вряд ли сработала бы на раскрытие Чехова. Тут и с жестовым языком были сложности: в нем мало красок, интонаций, он очень конкретный и информативный. Чтобы правильно перевести на него Чехова, пришлось искать какие-то эквиваленты…
Сценические репетиции шли четыре месяца, а до того артисты полтора года учили текст на языке жестов. Работали с ним, как с техническим упражнением. И для них великая пьеса стала просто текстом. Когда репетируешь обычным способом, актер сразу не те вопросы себе задает. Он представляет, кем бы был сегодня его герой. Но все это уже пройдено. Машу Прозорову уже изображали и престарелой, и наркоманкой… Кроме того, актеры вечно беспокоятся, как они выглядят на сцене. А тут их заботило, как произносить текст на языке глухонемых и вдобавок двигаться, предметы вводить. Оказалось, что это тяжело. Техническая задача актера "расслабляет", и он начинает жить в предлагаемых обстоятельствах, как того и требует система Станиславского.
Во всем, кроме жестов, я старался сохранить классическое решение спектакля. Максимально, насколько это возможно. Процентов 30-40 мизансцен напрямую взято из партитур Константина Сергеевича.
Как режиссер я ставлю перед собой задачи скорее технические. Техническо-театральные - освоение нового языка. Чтобы театр не был литературным… не был банальным. Мне кажется, когда художник говорит о глобальных целях, он фальшивит. Театр должен говорить о простых вещах.