Московский поезд стоит на ближайшей к Борку станции четыре минуты в неделю: две в среду и две в пятницу. Впрочем, когда-то здесь даже платформы не было: говорят, лаборанты встречали и провожали профессуру со специальной табуреточкой.
Борок - временной портал, поворачивающийся то одним, то другим историческим боком. Трогательная елово-берёзовая провинциальность русских имений и величественный размах советской науки. Новейшие технологии молекулярной биологии по соседству с дикими лосями и розенбаумовскими утками.
А началось всё с Николая Морозова - сына местного помещика и крепостной крестьянки. Всю жизнь его бросало из революционной деятельности в науку и обратно. В 70-х годах XIX века он вместе с народовольцами взялся за пропаганду социализма среди крестьян и подготовку убийства Александра II.
Одновременно с этим Морозов успевал помечтать о поприще врача либо учёного, но от великих открытий его всё время отвлекали жандармы. Так он и балансировал между наукой и политикой, пока не оказался в Шлиссельбургской крепости, где написал 26 томов за 21 год. Иногда отвлекался на мазурку, с помощью которой лечил ревматизм. После 1905 года Морозов дописывал свои труды уже на свободе. Когда грянула Февральская революция, он по старой привычке сунулся было в политику, но любовь к науке взяла верх. Где-то продолжала вершиться история, но Морозов уже полностью погрузился в исследования.
За заслуги перед революцией Ленин вернул ему имение в Борке (так он стал единственным в СССР помещиком). Но большую часть времени Морозов проводил в Ленинграде, где руководил научным институтом, а здесь открыл биологическую станцию.
В Великую Отечественную следить за порядком в Борке было некому. В начале 50-х станцию задумали прикрыть, но тут в дело вмешался случай.
…Охотился как-то легендарный исследователь Арктики Иван Папанин в дремучем ярославском лесу на кабана. Сидит, значит, в палатке, пережидает дождь, а тут - раз! Приходит телеграмма из Москвы. Так, мол, и так, Иван Дмитриевич, надо в том лесу одну биостанцию захиревшую проинспектировать: закрывать, не закрывать?
Папанин поехал, осмотрелся. Глушь, болота, восемь биологов скучают, да крестьяне беспаспортные окают.
- А красивое место!
Так начался Борок.
Через четыре года, в 1956-м, посреди леса уже стоял институт, один из самых крутых мировых центров по изучению экосистем континентальных вод и типичное детище парадоксальной советской действительности: родился волей случая, вырос благодаря сильной личности, встал на ноги вопреки всему.
Сегодня институт напоминает грандиозный, но старый санаторий, чьё былое величие давно померкло от времени и дождей. Узенькие тропинки соединяют старые корпуса с тяжёлыми облупленными дверями на пружинах. Внутри широкие лестницы, стены, увешанные пыльными рукописными плакатами, дисковые телефоны на тумбах. Но Борок совсем не так пуст и запущен, как может показаться на первый взгляд.
Глава первая. Детство
ПЕРВЫЙ ГОД ОТТЕПЕЛИ. УЧЁНЫЕ ВОЗВРАЩАЮТСЯ ИЗ ССЫЛОК И ЛАГЕРЕЙ, ЧЕРЕЗ ШЕСТЬ ЛЕТ ГАГАРИН ПОЛЕТИТ В КОСМОС. ЕЩЁ ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ ГОДА НАПЕЧАТАЮТ "ПОНЕДЕЛЬНИК НАЧИНАЕТСЯ В СУББОТУ" СТРУГАЦКИХ. СОВЕТСКИЙ ИНТЕЛЛИГЕНТ ДЫШИТ ПОЛНОЙ ГРУДЬЮ - НАСТУПИЛА ЕГО ЭПОХА.
В кабинете ведущего научного сотрудника Института биологии внутренних вод РАН Людмилы Буториной висят портреты: рачок полифем и Папанин в орденах. Второй встречается в местных лабораториях чаще, чем Путин в кабинетах поселковых админи-страций.
- Характер у них скверный, всё норовят сожрать друг друга, - вздыхает Людмила Григорьевна.
Речь, конечно, о рачках.
Приехав однажды в Борок, чтобы получше изучить зелёные водоросли, она осталась здесь навсегда.
- Я мужу говорила: "Ты с дивана чехол не снимай, запакуем и обратно в Москву поедем". Ага, как же. Диван этот здесь и сгнил, - по-девчоночьи хохочет Буторина.
Ей 83 года, но разве что по паспорту. В Борке все выглядят молодо - покой и свежий воздух делают своё дело.
Она не теряет вкус к мелочам, ведёт хозяйство по-интеллигентски бодро и смотрит немного лукаво, как человек, дочитавший интересную книгу раньше тебя. Он уже знает, что всё закончится хорошо, но тебе ни за что не расскажет.
Буторина - первопроходец Борка.
Она застала времена, когда биологи и экологи по ночам разгружали баржи со стройматериалами, а масло, муку и колбасу завозили прямо на склад: магазинов ещё не было. Но время наступало сильное и счастливое, как расцвет Римской империи: спущен на воду институтский флот, строятся новые дома, закупается самое современное обо-рудование.
- На субботниках мы рыли траншеи для канализации. Как-то вечером после дружеских возлияний кто-то туда свалился да так до утра и просидел. Хорошо жили, как в грузинской деревне. Все друг к другу в гости ходили, общались с интересом и на равных.
Папанин для института делал всё. К нему с просьбой придут, а он: "Подожди, миленький!" И хватался за трубку: "Говорит дважды Герой Советского Союза Иван Папанин. Тут учёные пропадают! Мне для большого дела надо вот это и вот это!"
В 1950-х Папанин собрал в Борке блестящий преподавательский состав. Многих вытащил из лагерей. Его заместителем по научной части стал биолог-ламаркист Борис Кузин, тот самый, кому посвящены строчки Мандельштама: "Я дружбой был, как выстрелом, разбужен". Кузин провёл три года в казахстанском лагере за то, что слышал знаменитое стихотворение:
Мы живём, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Там припомнят кремлёвского горца…
Одну из лабораторий возглавил гидролог Михаил Фортунатов, осуждённый на десять лет лагерей по делу о "Камчатской автономии". В институте работал Глеб Гончаров, потомок Натальи Гончаровой, жены Пушкина, от второго брака; выдающийся ихтиолог.
Утончённые привычки старой профессуры придавали советскому учреждению особый шарм. Гидробиолог Филарет Мордухай-Болтовской читал лекции о храмах; Борис Кузин писал стихи, брил голову налысо, всегда ходил в бабочке и целовал женщинам ручки. Комсомолки сначала шарахались, а потом привыкли.
Все эти гиганты эпохи превратили институт в уникальное учреждение, куда постоянно приезжали иностранные делегации.
- Однажды Мордухай-Болтовской уехал из Борка преподавать в Москву. Скучал, писал грустные письма: "Жизнь тут распоганая. Все полы пальто мне в троллейбусе пообступали". Я так теперь всем отвечаю, если что не так, - смеётся Людмила Буторина.
С рачком полифемом и своим будущим мужем она познакомилась в Борке. Почти одновременно. И тот и другой - любовь на всю жизнь.
- Рачок достался мне случайно. Надо было в чужой работе кое-что доделать, ну и вот, уже 55 лет доделываю.
Она знает про полифема всё: от способов коллективной обороны до любимых цветов.
Когда её дети играли возле пруда, она часами всматривалась в водную гладь, изучая степень плодовитости полифема. Когда засыпала больная скарлатиной дочь, она писала на кухне статью про полифемовские мускулы. Когда понадобились пробы из Петрозаводска, сгребла детей в охапку и села на поезд.
С любимым мужем она была в отпуске лишь однажды. А с рачком объехала полсвета: доклады в Англии и Франции, конференции в Германии и на Барбадосе. Рачок в семье был любим, хотя иногда муж в шутку ворчал: "Ну можно я хотя бы в кровати без твоего полифема полежу?"
В 1988 году директор института Николай Буторин умер от сердечного приступа. Тогда рачок спас Людмилу от отчаяния. Она села и написала докторскую.
Полифем вопреки своему названию ростом не вышел - меньше миллиметра. Но с ним не соскучишься. Новорождённые появляются в водоёме разными путями: наиболее часто от самок-девственниц (партеногенезом) или гамогенетических самок, продолжающих род традиционным для животного мира способом - откладкой оплодотворённых яиц.
В чём-то этот древний организм похож на наш: ест каждые двадцать минут, не спит и плохо переносит одиночество.
Полифем - существо беспозвоночное. Но бесхребетным его не назовёшь.
В большой стае эти рачки всегда объединяются в группы по полу, возрасту и степени голода. Находят жертву, окружают её и ждут, пока один из них не сделает рывок и не начнёт есть. Тогда остальные отпадают и собирают новую группировку. За сутки рачок преодолевает до тридцати метров. Ну, это как если бы человек ходил по тысяче километров в день.
- Эти ребята - настоящие хищники. Чтобы кто-нибудь мимо проплыл, а они не укусили? Не бывать такому. Плывёт мимо личинка - хвать! Плывёт следующая? Ту бросит и новую хвать! - Буторина эффектно изображает полифема-охотника.
- А полезные свойства у него есть? - придираюсь я.
- Ну есть, - без особого интереса констатирует моя собеседница, - его можно использовать для оценки качества воды в пруду или озере. Это видно по дыханию, потом в грязной воде они не создают стаи, да и строение ног меняется… Я про это как-то раз в Лондоне рассказала, и всё, - отмахивается она от приземлённого.
Заслуги полифема перед человечеством мало интересуют Буторину. Просто маленький рачок достоин исследовательской любви, как любое другое звено эволюционной цепочки.
- Зрение у него интересное! Самцы видят плохо, а вот самки-девственницы - до десяти сантиметров вокруг, лучше всех. Этим всё надо знать: кто, куда, зачем. Любопытные дамочки!
В своём доме с роскошным садом Людмила Буторина живёт одна, описывает американцам по электронной почте житьё-бытьё полифема в далёком озере Мичиган и очень ждёт новые экземпляры из Японии.
- Работы ещё очень много, а жизнь кончается, - неуверенно улыбается Буторина. Завтра с утра она снова настроит микроскоп, чтобы в тысячный раз посмотреть на своего героя.
И пусть весь мир подождёт.
Глава вторая. Совершеннолетие
1970-80-Е. В НАУКЕ ПРАВЯТ БАЛ ФИЗИКИ-ЯДЕРЩИКИ. СПУЩЕНЫ НА ВОДУ АТОМНЫЕ ПОДВОДНЫЕ ЛОДКИ, ВПК СЪЕДАЕТ ЛЬВИНУЮ ДОЛЮ ВВП И ДОСТИГАЕТ ПИКА СВОЕЙ МОЩИ. СОЛЖЕНИЦЫН УЖЕ ВЫСЛАН ИЗ СССР. ВРЕМЯ КАК БУДТО ОСТАНОВИЛОСЬ.
- Сам-то рыбу всегда лучше вскроешь, - философски замечает ведущий научный сотрудник лаборатории экологической паразитологии Лариса Поддубная. - Ездила я как-то в норвежский Берген, чтобы с помощью глубоководного трала добыть со дна Се-верного моря древних цельноголовых рыб (химер), в спиральном клапане которых обитают загадочные паразитические плоские черви, гирокотилиды. Вскрываешь полость, а по всему телу такие светленькие лапотушечки диаметром пять миллиметров.
Уже больше 35 лет Лариса Поддубная помогает этим малосимпатичным тварям восстанавливать своё семейное древо:
- Теперь мы их изучаем с использованием новых методов электронной сканирующей и трансмиссионной микроскопии. Раньше же классификация животных строилась на основе признаков, определяемых посредством одной только световой микроскопии. Современные методы позволяют переосмыслить сложившиеся представления об эволюционном становлении плоских червей.
Это значит, например, что для большой семьи всё тех же плоских червей появляются новые данные о том, кто кому какой родственник. Родословную приходится перепи-сывать.
- Как паразитические черви произошли от свободноживущих?
- Чтобы в этом разобраться, я, например, изучаю древнейших моногеней и тех же цельноголовых химер. Кстати, результаты новейшей молекулярной экспертизы цель-ноголовых рыб свидетельствуют, что они появились около 400 миллионов лет назад и с того времени почти не изменились.
- Что же такое можно увидеть в микроскопе, чтобы сразу сказать: ого, а этот-то червь - брат вон того?
- А я вам сейчас покажу. Видите вот здесь шипы?
Под микроскопом они выглядят как достойное оружие против Чужих, Хищников и прочих врагов нашей планеты.
- Они точно такие же, как у трематод - другого класса паразитических червей. Такие признаки могут свидетельствовать о сестринской связи между группами.
- Вы можете вспомнить самый яркий эпизод в вашей практике?
- Гирокотилиды! Впервые я увидела их в Чехии, - взволнованно вспоминает Лариса Поддубная первое свидание с новым червём. - Коллеги их добыли, а я умоляла: "Ой, дайте мне!" Это очень интересные черви, я их потом восемь лет вот с такими глазами изучала.
Постичь любовь Буториной и Поддубной к своим подопечным обычной логикой нельзя. Тут скорее как в довлатовском анекдоте про грузина и шашлык: "Да потому, что он мне нравится!"
- Вы путешествуете просто так, для себя?
- Путешествую для себя, да, безусловно! Но больше как- то по работе…
Лариса Поддубная застала Борок на сломе эпох. Когда она приехала в 1978 году, ещё был жив Папанин. Один раз он вернулся в Борок с мешком ондатровых шапок - "для борковских, самых красивых, жён". В магазине продавали оленину и лосятину, а на главной улице высились берёзы и цвели яблони. Это потом их срубили, чтобы не упали на дома. Она жила в гостинице, участвовала в капустниках и думала, что скоро уедет, но лес околдовал и её.
- Тут очень хорошо, атмосфера к творчеству располагает. Опять же трамвай тебя не задавит, если на улице задумаешься, - блаженствует Поддубная.
А потом настало время перемен. Сначала они гремели где-то далеко, в Москве, так что здесь, на острове счастливой науки, никто даже не оторвался от микроскопа. Это потом исчезли продукты из магазинов, а за ними и зарплата. Тогда учёные завели огороды.
- Называлось это у нас "дураково поле". А я до этого и лопату-то в руках не держала никогда. Но ничего, даже красиво иногда получалось, - рассеянно вспоминает Под-дубная. - Сейчас в Борке, конечно, многое меняется. Молодые ребята общаются друг с другом меньше: нет времени. Даже чтобы тебя просто пригласили на конференцию, нужно показать себя как уверенного специалиста. А вообще всё нормально у нас.
Лариса Поддубная прощается со мной и выводит на экран кровососущую моногенею, увеличенную в пятьсот раз.
Глава третья. Зрелость
1994 ГОД. БОРКУ ИСПОЛНИЛОСЬ 38, А СТРАНА, В КОТОРОЙ ОН ПОЯВИЛСЯ НА СВЕТ, УЖЕ ТРИ ГОДА КАК ИСЧЕЗЛА. ДЕНЕГ НЕТ, НАУКА РАЗВАЛЕНА, ЕСТЬ НЕЧЕГО. РАССТАВШИСЬ С КАФЕДРАМИ, НАУЧНЫЕ СОТРУДНИКИ УХОДЯТ В ЧЕЛНОКИ И ДАЛЬНОБОЙЩИКИ. МОЗГИ ПОТЕКЛИ НА ЗАПАД.
На канал мягко опускаются сумерки. На том берегу женщины с серьёзными неподвижными лицами удят рыбу. Иногда из кустов невидимый охотник палит из ружья по упитанным уткам. Холодно и тихо. Редкий момент мечтательного единения с природой.
- Это ива ломкая самостригущаяся?
- Дихотомически так растут…
- Может быть мутация мужского клона.
Стайка ботаников шепчется вокруг тоненьких, будто прорисованных тушью, деревьев. Заведующий лабораторией систематики и географии водных растений Александр Бобров проводит экскурсию по окрестностям Борка для гостей международной конференции.
- Когда зимой пруд покроется льдом, нам будет настоящее счастье.
- И что вы тогда будете изучать?
- Да ничего, достанем коньки и начнём покатушки, - улыбается в бороду Александр.
Он из тех людей, что плохо вписываются в офисные интерьеры, а в лесу выглядят частью пейзажа.
- Вот эти деревья подточили бобры, - похлопывает он ладонью по стволу. - Судя по следам, ещё сегодня утром.
Вообще, природа здесь восстанавливается. Деревни вымирают, лоси и медведи возвращаются.
- Наверное, охотников много?
- Есть, конечно, - кивает Александр. - Тут ведь либо свихнёшься, либо сопьёшься. Городских радостей никаких, надо себя как-то развлекать. Все массово встают на лыжи и коньки.
Александр ботаник. Учёных его возраста в Борке немного. Он приехал сюда после университета в самые смутные времена - в девяностые.
- Мы поколение последних, ещё советских учёных.
- И оно отличается от нынешнего?
- Да, образ учёного как романтика с гитарой уходит из науки. Время голых энтузиастов прошло. Сейчас учёными стремятся стать дети из интеллигентных обеспеченных семей, чьи родители понимают, что это путь к хорошей карьере и развитию. И ребята работают с 9 до 23. Нужно разбираться с правилами, писать заявки, переводить статьи. Постоянно куда-то ездить и общаться с коллегами. Грантовая система - штука трудоёмкая.
- Поэтому большинство исследований заточены под практический результат?
- Ну, от прикладных исследований фундаментальная наука никак не страдает. С современными технологиями процесс становится интенсивнее. То, что раньше можно было узнать, лишь годами наблюдая организм в микроскоп, теперь можно определить очень быстро, просто секвенировав ДНК.
Глава четвёртая. Новая молодость?
2002 ГОД. ПОДОШЛО К КОНЦУ ПЕРВОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ РОССИЙСКОГО КАПИТАЛИЗМА. В МОДЕ ЕВРОПЕИЗМ (ВПРОЧЕМ, НЕНАДОЛГО) И МОДЕРНИЗАЦИЯ. ВОЗВРАЩАЕТСЯ НАУКА. ПРАВДА, НЕ ТА, ЧТО ПРЕЖДЕ. ДЕНЬГИ ДАЮТ СТРОГО ОПЦИОНАЛЬНО - ПО ГРАНТАМ И НА ВНЯТНЫЕ ПРАКТИЧЕСКИЕ ЦЕЛИ.
Человеку в гибридной кепке-ушанке некогда смотреть по сторонам. Он не прогуливается между ёлок - он торопится в лабораторию и размышляет о делах, коих у него множество. Через час презентация научного доклада. Надо успеть раздать задания лаборантам, ответить коллегам из Канады и угостить меня чаем.
Я пытаюсь догнать Максима Куликовского хотя бы на этой узенькой тропинке.
- Такой микроскоп стоит полтора миллиона - можно купить квартиру в Борке, - небрежно бросает Максим, бегло демонстрируя свои владения.
"Молодёжь" - так, с лаской в голосе, здесь называют сотрудников нулевых. Они все как на подбор обстоятельные, рассудительные и сдержанные. Служат делу эволюции и держат себя особенно строго. Максиму нет ещё и тридцати пяти, зато есть несколько миллионных грантов на исследования водорослей. Часть этих денег он и его коллеги тратят на обустройство современных лабораторий. Потихоньку сдирают старый линолеум, выставляют в коридор рассохшиеся стеллажи и бюсты Ленина. Мы беседуем с Максимом и его коллегой Евгением на пятачке победившего ремонта в окружении редких книг по классификации водорослей.
- Вам в терминах или попроще?
- Давайте попроще.
- Смотрите, фундаментальное - это мы нашли организм и идентифицировали его. Наши результаты используются при построении классификации организмов, их характеристик. Теперь практическое: а как узнать, что эта водоросль полезная, почему надо выращивать именно её? Биохимический состав изучается давно, некоторые представления о том, какие группы химических соединений и как действуют, имеются. Так что, с одной стороны, у нас есть заказ на конкретное соединение, а с другой - на поиск определённого вещества в уже известной группе химических соединений, продуцируемых данным организмом.
Водоросли имеют огромное практическое применение, особенно в фармацевтике. Кроме того, сейчас активно развивается аквакультура. Например, выращивают креветок в промышленном масштабе. Но на ранних стадиях, когда личинки ещё в инкубаторе, их смертность может достигать 50 %. Чтобы выживать и быстро расти, им нужно хорошо питаться. Поэтому производитель заинтересован в качественном корме, а его можно производить из диатомовых водорослей.
Максиму и Евгению пора бежать на конференцию - слушать доклад турецких коллег.
- Пойдёмте с нами, посмотрите на иностранцев, они сюда очень любят приезжать. Здесь же спокойно поработать можно. Ни метро тебе, ни театров.
В 1950-е первые группы московских студентов Папанин заманивал в Борок невозможной в СССР двойной пропиской. Сейчас из столиц сюда приезжают работать редко. Молодые специалисты - это главным образом выпускники провинциальных вузов, часто педагогических. Приезжают из Ярославля, Владимира, Пензы. И делают серьёзную научную карьеру. Как, например, Денис Тихоненков. Он изучает гетеротрофных жгутиконосцев. Несколько лет работал в местной сельской школе, преподавая химию и физкультуру.
- Легко ли исследователю переключаться с одного вида простейших на другой? Они вообще похожи между собой?
- Простейших несколько сот тысяч видов. Они очень разные и, по существу, неродственны друг другу. Смотрите: это простейшее вот от этого по ДНК, строению клетки отличается в десять раз больше, чем я, например, от жабы.
- А с виду они похожи.
- Да, но не всё так просто. Вот это простейшее - предок многоклеточных животных, например лошади и нас с вами. А эта ветвь дала начало бурым водорослям. Они существуют в своём мире, но разделились на свободноживущих, которые питаются бактериями, и паразитов, в том числе человеческих.
- Получается, всё время можно находить новые организмы?
- В нашем случае да. Это новый вид слона найти сложно. Они большие, и их издали видно. Новое простейшее найти сравнительно легко. Да и история их изучения не столь давняя - началась с конструирования Левенгуком микроскопа в конце XVII века. Мне больше нравится изучать именно эти организмы.
- Почему?
- В капле воды целый мир! За слоном всю жизнь следить надо. А здесь проще: набрал проб, посмотрел в микроскоп, и уже можно какие-то выводы сделать. Одна клетка живёт несколько дней, и можно проследить смену поколений - как они адаптируются к разным факторам среды. То есть гораздо быстрее можно что-то понять на большом количестве особей.
- С эволюционной составляющей более или менее понятно, а как обстоят дела с практическим применением?
- Ну, например, мы занимаемся предками малярийных паразитов. От малярии людей умирает больше, чем от СПИДа. В тропических странах это проблема, очень важно понять, как эти смертоносные паразиты - самая совершенная машина для убийств - появились в цепочке эволюции. А произошли они от свободноживущих мирных предков.
Кроме того, простейшие, будучи первичным звеном - они и сами потребляют бактерии, и служат пищей для более крупных простейших, - играют важную роль в экосистемах и нужны для очищения водоёмов.
У Дениса на столе лежат игральные карты. Правда, это не классическая колода, спутница скучающих пассажиров. Вместо мастей и королей со свитой - разные виды простейших. Какой-то энтузиаст выпустил ограниченную партию, специально для одной конференции.
- Как вы проводите свободное время?
- Да я как-то больше работаю.
- Неужели работы настолько много?
- Ну, например, полевой сезон суммарно длится один месяц. Больше всего времени уходит на обработку проб: микроскопия, изучение ДНК - короче, лабораторная работа. Оставшиеся полгода - осмысление результатов, написание статей.
- А с коллегами много общаетесь?
- Конечно. Мы чай в лаборатории пьём. Два раза в день.
Кафешек в Борке нет, поэтому мы идём в столовую. Её тоже построил Папанин, и с тех пор в ней ничего не изменилось. Та же тяжёлая дверь на пружине, то же рукописное меню. Пюре с горошком: 27 руб. 50 коп., котлета по-киевски: 52 руб. 30 коп.
На раздаче суетятся румяные женщины из посёлка. Греют, солят блюда для учёных. Перекидываются с профессурой уютными фразами о погоде, о чём-то смеются. А очередь никуда не спешит, словно обедает дома.
Максим Куликовский, задумавшись, молча доедает борщ и тут же исчезает. Только шапка в окне мелькнула. Лариса Поддубная до столовой не дошла, осталась у микроскопа, но очень советовала попробовать сырники. Людмила Буторина обычно готовит дома, но сегодня зашла за сладким для гостей.
Тут же буфет. Предлагает пирожное "Школьное" и коньяк. Есть чипсы и сникерсы, но их, кажется, никто не берёт. У витрины несколько посетителей в комбинезонах, высоких сапогах и шапках. Ручаюсь, вы не сможете с ходу определить, кто из них кандидат наук, а кто тракторист. Оба вернулись из леса. Один собирал пробы, другой стрелял уток.
- Это наш местный бар, - шутит Александр Бобров. - За его спиной толпятся раскрасневшиеся на холоде ботаники.
Замёрзшие руки передают напитки. Турки и девушки отогреваются чаем, вечно весёлый японец решил попробовать водку. Идёт неторопливый разговор о вегетирующих лютиках, то и дело соскальзывающий на грибы и домашние заготовки. Кажется, ещё чуть-чуть, и кто-то затянет песню, но ботаники вежливо раскланиваются и разбредаются по тёмным тропинкам в свои гостиницы.
Борок по-курортному безмятежен. Даже большая вода здесь есть. Прямо за лесом Рыбинское водохранилище и Волга. Река, в своей законной силе, добирается до самых деревьев и могла бы запросто скрыть всех нас под водой, но сейчас отступила и открыла лесу беззащитное дно. Под ногами проседает мёрзлый камыш, а где-то впереди скользит едва различимый белый корабль.
Подготовила АННА ТИТОВА