Кажется, что Восток, Азия - для вас не только работа, но и увлечение, страсть, хобби. Это так?
Кирилл Барский: Да, я поступил в институт, начал изучать китайский язык. Через три года после поступления попал в Китай на годичную стажировку. А еще через три года, после возвращения из Китая, был принят на работу в МИД и уехал в Китай уже в качестве дипломата, сотрудником посольства СССР, проработал там почти 6 лет.
Такая жизнь, конечно, предусматривала изучение не только прикладных дисциплин, но и культуры, истории, естественно, языка, без чего познание Востока просто невозможно.
И вся остальная моя дипкарьера так или иначе была связана с Востоком: я работал в Индонезии, был спецпредставителем Президента РФ по делам Шанхайской организации сотрудничества. Сейчас работаю послом в Таиланде.
Это уже не просто естественное движение по службе. Это судьба, если хотите. Во всяком случае, Восток стал для меня целой вселенной, в которой умещается и моя профессиональная деятельность, и сфера моих научных интересов, и духовно-нравственная составляющая. Думаю, что в этом я не одинок, наверняка, многие востоковеды, дипломаты, ученые сказали бы то же самое.
Я с раннего возраста "заболел" дальними странствиями: увлекался путешествиями Джеймса Кука, южными морями, изучал флору и фауну тропических стран. Возможно, проживание в маленьком городке создавало дополнительный стимул для того, чтобы увлекаться другими странами, которые казались недосягаемыми.
В старшем школьном возрасте это увлечение географией, историей, иностранными языками постепенно переросло в интерес к Дальнему Востоку.
Поэтому китайский язык, стремление поступить именно в МГИМО - это все из этой области.
Почему в институте выбрали китайский и востоковедение?
Кирилл Барский: Я жил в то время, и по своему складу, видимо, был таким молодым человеком, которому хотелось невозможного. 1982 год был не самым лучшим годом для советско-китайских отношений. Мы здорово поссорились с Китаем в 60-е. В 70-е дело чуть не дошло до серьезного вооруженного противостояния, и к началу 80-х отношения лежали абсолютно на нулевом уровне. Больше того: с вводом советских войск в Афганистан они, на фоне какого-то наметившегося потепления, снова ухудшились и упали в пропасть.
На этом фоне, конечно, моя заявка на китайский язык многими воспринималась как чудачество. Меня отговаривали, я и сам понимал, что, наверное, это очень непопулярное решение. Но меня это только подзадоривало. Мне казалось: раз так, значит, кто-то все равно должен это делать. Пусть это буду я, и докажу всем, что в этом трудном предмете я буду достоин своих учителей.
Учить китайский было много желающих?
Кирилл Барский: Да, у нас была большая группа. В основном это были ребята, которые по семейной линии, через своих родителей каким-то образом были связаны с Китаем, дети дипломатов. Плюс студенты из соцстран - ГДР, Польши, Венгрии, Вьетнама. Мы иногда встречаемся до сих пор, нам всегда приятно вспоминать те годы.
Особенно ту стажировку в Китае, в этом неведомом царстве, которое только-только открывалось внешнему миру и только восстанавливало нормальную жизнь после "культурной революции". Это было удивительное время!
Это была середина 80-х?
Кирилл Барский: Да, 1985-86 гг. В 1983-м была достигнута договоренность о возобновлении студенческих обменов между СССР и Китаем. Это была одна из "первых ласточек" нормализации отношений. В нашей первой большой группе студентов-стажеров было около 200 человек. Это были обмены по государственной линии, естественно, на нас лежала огромная историческая ответственность, историческая миссия, которую мы тогда не очень понимали.
Насколько ваши теоретические представления о Китае совпали с реалиями?
Кирилл Барский: Мы были очень подкованными студентами, потому что приехали после трех лет обучения - уже много знали об истории, культуре, экономике, литературе Китая, его политическую систему. Но реалии, конечно, здорово подправили наши представления. Китай оказался страной с огромным населением, которое чувствовалось на каждом шагу - от скученности проживания студентов в общежитии до невероятной толкотни на улицах Пекина.
Китай оказался очень бедной страной. Вы не можете себе представить, до какой степени трудно китайцы жили в те годы. Поэтому сегодня, наблюдая за их успехами, поражаешься, как много им удалось сделать за 30 лет.
Язык же оказался не таким, как мы себе представляли. Оказалось, что мы совершенно не умели говорить на нем. Поэтому самое большое открытие было - то, что разговорный язык сильно отличается от письменного. Преодолеть все помогли наши китайские учителя, сокурсники и друзья, вовлекшие нас и в учебу, и в культурную жизнь.
Кроме дипломатии, вы занимаетесь и поэзией. У вас есть цикл стихов, посвященных Китаю. Вы начали их писать еще в те студенческие годы?
Кирилл Барский: Каждый человек, который пишет стихи, приходит к поэзии своим путем. Я начал писать стихи в очень раннем возрасте. Никогда не придавал этому серьезного значения. Поэтому, естественно, какие-то стихотворения у меня сохранились и со студенческой поры, это были посвящения, впечатления, какие-то романтические истории, личные переживания. Это были песни под гитару, но все это было для узкого круга друзей.
Стихи в "промышленным масштабе" я начал писать гораздо позже, когда понял, что просто без этого не могу существовать. Я не считаю себя ни поэтом, ни прозаиком. Это просто такая естественная форма моего существования в этом мире.
В те годы Китай произвел на меня очень сильное впечатление. И наложил, как мне кажется, неизгладимый отпечаток на формирование моего характера, меня как личности, каких-то духовно-нравственных устоев.
Это было очень положительное влияние - китайская культура настолько богата, в ней так много мудрости, что я не стесняюсь говорить о том, что в немалой степени мой духовный мир сформировался под ее влиянием.
Я не вижу противоречий между тем, чем я занимаюсь профессионально и поэтическим творчеством. Об этом очень убедительно сказал министр иностранных дел России Сергей Лавров в предисловии к сборнику переводов на русский язык стихов китайских поэтов, который недавно вышел. Он сам талантливый поэт, поэтому знает, о чем говорит.
И подтверждением этим словам является долгое существование в МИДе литературно-творческого объединения "Отдушина", где собрались и вместе творят, обсуждают что-то наши мидовские поэты. Министр справедливо заметил, что поэзию, и дипломатию сближает бережное отношение к художественному слову. Думаю, что для многих дипломатов поэзия является той самой отдушиной, где они могут полностью реализовать свой творческий потенциал. Они это прекрасно делают и в бумагах, которые мы пишем. Наш дипломатический стиль отличается от стиля других дипломатических школ и служб. Мы пишем как писатели.
Получается, что дипломатия помогает поэзии?
Кирилл Барский: Я бы добавил к этой прекрасной формуле, которую вы сейчас вывели, еще одну идею. Поэтическое начало помогает дипломату правильно, стройно, и красиво формулировать свои мысли, которые он выражает в своей профессиональной деятельности.
Любовь к поэзии помогает дипломату находить ключи к сердцам и душам людей. Выступая на приеме по случаю, например, Дня Победы, я думаю, послу не будет зазорным прочитать какое-нибудь стихотворение. И это очень мощное средство воздействия дипломатии на ту аудиторию, к которой дипломат обращается.
При вашей посольской занятости, когда удается писать стихи? Что нужно для вдохновения?
Кирилл Барский: Это необъяснимая вещь. Иногда для того, чтобы написать стихотворение, требуется всего лишь несколько минут уединения. Есть какая-то закономерность в том, что у человека, который работает 24/7, редко видит море и солнце, возникает жгучее желание использовать тот небольшой промежуток времени, который ему отводится для того, чтобы побыть с самим собой, выразить себя в чем-то. Кто-то выражает это во встречах с друзьями, кто-то слушает музыку, а кто-то пишет стихи. Мой новый сборник будет заканчиваться коротким стихотворением, которое я написал несколько дней назад:
Стихи сомнительного качества
Ко мне приходят не спросясь.
Кому-то кажется чудачеством
Моя к стихосложенью страсть.
Да я и рад бы не записывать
Все то, что крутится в мозгу.
Но столько светлого и чистого,
Что не писать я не могу.