В России Марке полюбили еще со времен показа Сергеем Щукиным своей коллекции западного искусства в особняке на Знаменке. Картины Марке были показаны и на московских выставках "Золотого Руна" 1908 и 1909 года, и на Салоне Издебского, и на знаменитой выставке "Сто лет французской живописи", устроенной "Аполлоном" в петербургском особняке князей Юсуповых в 1912 году. Поразительно, что пейзажи Марке не только не затерялись в блестящем окружении работ Домье, Ренуара, Мане, Сезанна, Гогена, но, напротив, произвели совершенно неизгладимое впечатление на молодых художников. Так, Николай Лапшин, которого числят среди русских "маркистов", признавался, что "после вещей Марке не мог смотреть выставку, казалось, все стало ясным - вот так нужно писать, так видеть..."
Иначе говоря, Альбер Марке распахивал окно не только в Париж, но и во французское искусство нового времени. Ученик Гюстава Моро Марке начинал выставляться с фовистами, получившими свое прозвище "дикие" от критика за то, что использовали открытые чистые цвета, в том числе для показа света и тени. Это Моро научил своих учеников "думать цветом", "слушать себя и жить чувствами"...
В умении "слушать себя" Альберу Марке, кажется, трудно сыскать соперников. Рассказывают, что, когда супруги Марке в 1931 смогли позволить себе купить квартиру в Париже, художник выбрал ту, из окон которой были видны набережная Сены и мост Пон-Нёф. А когда их поверенный, считавший покупку не слишком практичной, попытался понять, из-за чего всего же его клиенты не внимают доводам разума, Марке ответил: "Из-за окон!".
Вид из окна - что может быть обычнее? Марке превращает обыденное в поэзию, избегая любых намеков на красивость, стирая лишние подробности, превращая вид на Нотр-Дам или мост Сен-Мишель в отточенную формулу, переменные которой - свет, туман, время суток и года, наводнение или дождь... Время не природное, а историческое он оставлял за скобками, что не помешало ему подписать антинацистскую петицию после оккупации Франции, покинуть Париж на пять лет, участвовать в выставках в поддержку Сопротивления.
Трудно отделаться от мысли, что отчасти это его умение - оставлять за скобками прессинг идеологии - сыграло не последнюю роль в симпатиях к нему художников в СССР, не желавших быть ангажированными правящей идеологией. Его приезд в СССР летом 1934-го стал для отечественных художников событием. Пройдет еще пара лет, когда "западничество" станет чуть ли не преступлением, и Николай Тырса выступит с отчаянным бесстрашием на обсуждении статьи "Художники-пачкуны" в Союзе художников. "Я должен сказать, что я не могу отказаться от Запада, потому что какого-то единого, монолитного Запада не существует, - говорит Тырса. - (...) Скажем, все, начиная с Мане, лежит на нас проклятием. - Ничего подобного. Это были героические открытия в живописи и нужно все это знать".
Еще пару лет спустя другой "маркист" Николай Емельянов пал жертвой, по-видимому, своей любви к новой французской живописи и французским словечкам в речи. Познакомившись в 1934-м с Марке, получил от того приглашение приехать в Париж для продолжения художественного образования. Но выехать из СССР ему не удалось. Вместо этого его арестовали и он сгинул где-то на просторах ГУЛАГа.
Понятно, что на ретроспективе Марке в ГМИИ им. А.С. Пушкина наши "маркисты" не главные герои. Небольшой зал с пейзажам Лапшина, Софроновой, Рыбченкова, Ведерникова, Мавриной лишь напоминает о том, что дар "привлечь к себе любовь пространства", "услышать будущего зов" в наших северных широтах требовали стоицизма и самоотречения нешуточного не только от поэтов.