Часовую оперу предварил фольклорный пролог - популярный в Венгрии ансамбль "Иштван Пал и "Szalonna" - и представил на сцене Национальной оперы песни и танцы мадьяров. Вихревые темпераментные пляски, несущиеся на сумасшедшей скорости, протяжные женские песни-исповеди, виртуозные, на грани трюка, импровизации на инструментах - струнных, цимбалах, кларнете, стали вводной частью не только в музыку "Секейской прядильни", но и в природу трансильванских сказаний. Непрерывающаяся связь архаики, традиций, мистического и инстинктивного с современной ментальностью - стержень спектакля Знанецкого. Центр человеческого мироздания здесь - дом, в котором, как в мифологическом древе протекает жизнь: предки встречаются с детьми, прошлое - с настоящим и будущим, персонажи одновременно являются архетипами - мать, дочь, жених, невеста, жена, муж, потусторонние сущности. Бытовое, жизненное сплетается здесь с обрядовым, символическим.
Начало спектакля - не рождение, а смерть: у Жены (Атала Шек) умирает Муж (Жольт Хайя). И первая их песня звучит как стон, как боль неотвратимого расставания. Режиссер создает свою драматургию поверх либретто оперы, изначально построенного как обрядовый ритуал прядения и пения, объединяющий жителей трансильванской Секеи. На сцене разворачивается многозначное действо с мифологическим хронотопом, соединяющим прошлое, настоящее и будущее, сплетающим сознание и реальность. В памяти Жены, похоронившей мужа и в трауре пытающейся развлечь маленькую дочь, исполняя для нее шуточную песенку, всплывает прошлое ее жизни. Вокруг дома умершего высветляется пространство, мистическое поле наполняется зеленью, яркими цветами, золотыми снопами (художник Луиджи Скоглио).
Нарядные девушки поют радостные песни, Жених в шляпе с пером идет навстречу Невесте. Жена вспоминает, как матери хотели разлучить их, как препятствовали их браку. Но все заканчивается благополучно - Невесту облачают в свадебный кринолин. В реальности же плакальщицы в черном сопровождают гроб Мужа, шествуя вперед, а затем вспять, словно откручивая время, застывая в точках прошлого. Огромное зеркало, нависшее над домом - это окно туда, вход во все миры - прошлые, будущие, потусторонние, откуда кошмарный рогатый незнакомец в маске появляется на свадебном пиру, предвещая беду.
Миры на сцене сплетаются - по заднику плывет космическая планета, мертвенным светом освещая дом с лежащим в нем покойником, парни и девушки танцуют свадебный танец, а Жена в трауре наблюдает себя со стороны. В тот же миг женский хор поет плач: рогатый незнакомец несет в руках детский гробик - это предвестие будущего целующимся Жениху и Невесте. Линейного времени в спектакле нет - это миф, где символы оборачиваются реальностью, а образы живут вне конкретных эпох: Жена, похоронившая своего мужа, стелет и стелет пустую постель, она поет свой пронзительный плач, в котором ищет своего любимого за каждым деревом мистического леса, а Муж, появляющийся в инфернальном мерцании за стеклом зеркала, смотрит на свою жену с того света. Стрелки огромного циферблата прокручивают земные часы, минуты, и повзрослевшая Дочь приходит к умирающей Матери, ждущей только одного - встречи со своим умершим Мужем. Круг действия в спектакле смыкается, но, подобно растущему дереву, развивается дальше: на сцене снова свадебный праздник, только невеста теперь - Дочь, а Муж и Жена, соединившиеся в вечности, посылают ей благословение из других миров. Действие начинает закручиваться в вихрь мадьярской энергии, возвращая к фольклорному Прологу, оркестр под управлением Балаша Кошара, только что впитывавший каждый звук музыки Кодая, вынимая из нее и классическую стройность, и экспрессию, и романтизм, несется теперь на "фольклорной" скорости, словно размывая границы времени и музыки и озвучивая главный месседж спектакля - полярных миров нет, весь мир - одно, и вечные ценности его неизменны.