Адасинский - основатель и руководитель театра "DEREVO", режиссер и актер. Занимался музыкой, хореографией и современным японским танцем буто. Он против инфляции слова, предпочитает тексту - тело. Работает с пластикой и выводит ее на уровень метафоры. Но поэзию ценит, поэтому в истории про Мандельштама слова все-таки есть - скупые четверостишья, а иногда и всего пара строк из стихотворения. Но - самые точные. Они - скелет спектакля, кожа да кости главного героя, который, кстати, в программке значится вовсе не как Мандельштам, а как "Поэт, Глас Божий, червяк" и выступает сразу во всех этих трех ипостасях. Его по очереди играют сам Антон Адасинский и Филипп Авдеев. Прикрытое дерюгой тело - в грязи, голова - обмотана заскорузлыми от старости бинтами. Это уже не человек, это - ходячие мощи, живой труп. И мумифицированные останки достают из подпола старые книжки и лихорадочно их листают, ища меж страниц свое детство. Извлекают елочные игрушки и вешают их на колом торчащие руки вмерзших в землю покойников. Мощи вытаскивают такую же мумифицированную детскую лошадку и пускаются на ней вскачь. Но в старом седле уже не удержаться - падение неизбежно и так же сурово, как приговор, который вынесли самому Мандельштаму.
Жену поэта, его Надежду - "душу гулящую, мать, тень, веревку" играет Чулпан Хаматова (в очередь с ней - Мария Селезнева). И это растерзанный образ - он всегда работает отдельно каждой своей составляющей, не соединяется воедино. Вот она стучит и не может достучаться, в крышу сарая, где распластался Поэт и червяк. Вот свернула веревку кругом, а он выдувает огромные мыльные пузыри - мать. А вот она тень - читает заглавные его стихи: и про "Век-волкодав", и то самое, про Сталина, стоившее Мандельштаму жизни, - "Мы живем, под собою не чуя страны". А вот она просто повторяет за ним строки: "Я скажу тебе с последней прямотой..." И вторит, и запоминает, как запоминала многое, что нельзя было доверить бумаге. Сохраняла в памяти и заставляла знакомых заучивать опасные строки. Чтобы, если они с мужем оба умрут, стихи все-таки выжили.
Веревка - героиня Хаматовой тянет, как бурлак, канат. Его конец - за сценой, и кажется, что она тянет на себе все здание, что сдвинет своей волей целый мир с орбиты. Вокруг все бодро кладут голову на деревянную колоду - для усекновения. А она упорно влачит свою ношу - болтающиеся на веревке выстиранные рубашки, которые выглядят как пустые людские оболочки. Шкурки. Коконы. Муж перехватывает и восходит на плаху, вытянувшись в струнку, как носовая фигура корабля с пустыми парусами.
Адасинский в жест, предмет и звук включает несказанное - и недочитанные строки, и то, что между ними. Колокол разгоняет до набата, топорами кует сталинские указы. А простую деревянную доску делает символом всего и вся в непростой судьбе страны, народа и личности. Она становится метрономом, жестко отсчитывающим остатки жизни.
Доска способна рубить не только время, но и пространство - в руках двух человек, стоящих друг напротив друга, она становится непреодолимым препятствием, мешающим соединиться. Чем больше они пытаются сблизиться, тем больнее врезается дерево в плоть. Ранит оно и душу - Мандельштамы вскидывают ее на плечи и несут как гроб.
Последний путь для доски - на плечах у поэта. Взваливает ее как крест и несет на свою личную, но такую общественную Голгофу. А Надежда остается вдовой. В страшном мире она читает лекции "духовным братьям тех, кто убил Мандельштама", читает свое последнее письмо к нему, которое отправила в лагерь. "Это я - Надя. Где ты? Прощай".
Послание не дошло до адресата, но чудом уцелело. Написано с опасением, что, когда муж вернется, ее уже не будет. Но он не вернулся. Где-то сгинул и был похоронен в братской могиле.