А в автобусе только я да ты,
Да в газетном кулечке ягоды,
А в губах твоих земляничина,
Будто ранка, что не залечена…
Филатов легок, как Моцарт. Уже в середине 60-х - а эти строки оттуда - его можно было считать сложившимся поэтом. Несмотря на его 18-19 лет, ранняя лирика Филатова - это уже зрелые стихи. И наши с ним песни того времени, вроде "Оранжевого кота" или "Разноцветной Москвы", пели не только у костров, но и во вполне респектабельных залах. Я в принципе убежден, что Леня, как литератор - больше, чем артист, и если б он продолжил плотно заниматься литературой, то, думаю, потеснил бы на поэтическом Олимпе многих. Но к своему дару он относился с чисто моцартовской небрежностью: стихи называл стишками, которые он не писал, а, говоря его языком, "пописывал" - и далеко не каждый день…А уж когда Филатов состоялся в кино, которым просто "болел", когда исполнилась его мечта, то он стал уделять стихам еще меньше внимания, "пописывая" их в свободное от кино время. И окончательно списал их в разряд хобби.
Его возвели со временем на Олимп кинематографический, назвали секс-символом, что Филатова - не на каждом пляже свое тело рисковавшего показать - раздражало и смешило. И вот случилось то, что случилось - инсульт, почки, и Леня из секс-символа в одночасье превратился в инвалида: плохо ходил, плохо говорил и не надеялся уже вернуться ни в кино, ни на сцену. Его друзья, и я в том числе, убеждали его продолжать жить и работать, говорили, что это судьба так распорядилась, чтоб из киноджунглей вернуть его в область литературы.
И Филатов вернулся. Сам писать он не мог, и, лежа на больничном столе, пока ему делали гемодиализ, сочинял в уме, запоминал это и потом Нине, своей жене, диктовал. Пошли пьесы в стихах одна лучше другой - "Лизистрата" на темы Аристофана, "Любовь к трем апельсинам", "Еще раз о голом короле" по мотивам Шварца, перевернутые, переиначенные Леней, с новыми смыслами.
В таком состоянии между жизнью и смертью он выпускал "Чтобы помнили". Однажды, когда Леня ждал донорскую почку, я по его просьбе сделал программу о Володе Ивашове, которого неплохо знал: писал сценарий, беседовал со Светличной, с сыновьями, сидел за монтажным столом... Закончил эту работу я абсолютно без сил. А Филатов так делал каждый эфир. Это миссионерство, безусловно, ускорило его конец, но таков был его долг - вспоминать ушедших.
"Сказка о Федоте стрельце" уже давно разошлась на цитаты, уж очень легка. А то, что легко, воздушно дается, потом оказывается очень долговечным, и самым настоящим. Многие некогда значимые люди пропадают, забываются, лишь только уйдя с телеэкранов, а вот то, что нам иногда кажется несерьезным, сиюминутным - живет. Филатов относился к "Федоту…" как к шутке, но эта шутка ушла в вечность. Та виртуозность, с которой он в "Федоте…" жонглирует словами - она действительно моцартовская.
…Ох, Леня сейчас и "приложил" бы меня - он терпеть не мог комплиментов.