При этом сегодня это полотно мало кого трогает за живое. Вот интересно - почему?
Среди ее зрителей достаточно тех, кто бывал в настоящих Помпеях близ Неаполя. И они со мной согласятся: катаклизм природы сохранил город живее и ярче, чем академизм художника. Раскопанный археологами и выставленный для туристов античный город по-прежнему волнует сердце.
Волнует своей простодушной жадностью. Глубокие колеи в каменных улицах помпейцы нарочно делали иными, чем на других итальянских дорогах, - брали пошлину с приезжих за смену колесных пар. Эвакуацию в час опасности это, надо полагать, тоже затрудняло.
Волнует искренностью разврата. На стенах сохранились непристойные фрески с каталогом эротических поз - прейскурант античного борделя. Город, погибший по причине крайнего разврата, - это ведь образ архетипический: тут и библейские Содом и Гоморра, и античный Сибарис, населенный нарицательными сибаритами.
А Карл Брюллов решил запечатлеть город за миг до страшного конца. Тогда, в 1827-1830 годах, это была модная тема. В Помпеях велись масштабные археологические работы, а Везувий, как нарочно, опять начал извергаться. Так что древний ужас приобрел остроактуальное звучание.
Брюллов был молод, талантлив, амбициозен и влюблен. Ему хотелось покорить весь мир и знатную красавицу-графиню Юлию Самойлову, которую Николай I попросил удалиться от двора из-за чрезмерно вольного поведения. Портреты и пейзажи работы Брюллова уже снискали ему славу отличного живописца. Но чтобы "прогреметь", нужно было создать нечто эпохальное.
Вот он и вдохновился сюжетом, в котором сошлось все. Историческая тема, которая считалась главной в иерархии живописных жанров. Возможность тщательно изучить натуру: Брюллов не раз побывал на раскопках, сделал массу документальных набросков, скрупулезно выверил исторические детали. Наконец, возможность увековечить возлюбленную: Юлия Самойлова запечатлена на этом полотне четыре раза, практически все женские образы писаны с нее.
Наверняка художником руководил не только расчет, вдохновение присутствовало тоже. Но успех, который обрушился на Брюллова в итоге, говорит и о мастерском маркетинге. Итальянцы ходили смотреть на картину толпами, затем ее триумфально выставили в Лувре. Вальтер Скотт неподвижно просидел перед ней несколько часов и назвал полотно "эпическим". Николай I удостоил Брюллова личной аудиенции, после чего художника стали называть не иначе как "Карл Великий". А его ученики именовали "Последний день Помпеи" просто Картина. Будто ничего аналогичного в искусстве просто не существовало.
Между тем в полотне этом, рассудочном и математически расчисленном, многое раздражает. Например, старательно вписанная туда идеология: трусливый языческий жрец тащит жертвенник и драгоценности, а христианский священник храбро пытается остановить адское извержение крестом. Прежние кумиры рушатся с постаментов, но люди стараются спасти самое дорогое: кто немощного отца, кто невесту, кто ящик с красками, как художник, в котором Брюллов изобразил себя.
Эти подчеркнутые назидания к тому же сказочно, гламурно красивы. Всмотритесь - ни одного уродца. Понятно, за этим стоял опыт античного искусства, аристотелевского катарсиса, очищения через трагедию. Но именно поэтому герои полотна кажутся нам сегодня нестерпимо фальшивыми.
Между прочим, Иван Тургенев, а позднее Александр Бенуа тоже критиковали эту картину. Примерно за то же самое: "Театральная крикливость... трескучие эффекты... холодная и крикливая риторика, без поэзии и вдохновения".
И тем не менее картина выдержала все нападки с необыкновенным достоинством. Знаете почему? Потому что Брюллов здесь не крах Помпеев вывел, а ввел российскую живопись в мировой оборот, сделал наше искусство конвертируемым. Эта картина - как советский спутник, или самолет "Илья Муромец", или автомат Калашникова - заставила надменную Европу с уважением относиться к русским художникам. Да и просто осознать, что они у нас - есть.